Твердая рука

Я и прежде обращал внимание, что, когда тело корчится от боли, сознание проясняется и мозг начинает активно работать. Это время необходимо использовать. Тратить его попусту — преступно.

— Ты видел кожу Чико? — спросил он.

— Несколько раз, — спокойно и даже довольно небрежно откликнулся я.

— Твоя в таком же состоянии?

— Я не смотрел.

— Ну вот, ты и рассердился.

— Да, — проговорил я. — Ложитесь спать.

Когда он ушел, я сел и живо припомнил весь обрушившийся на меня кошмар.

Это уж слишком, как сказал бы Чико.

Слишком? Почему?

Чарльз снова спустился в гостиную в шесть часов. Он по-прежнему был в халате и показался мне совершенно невозмутимым.

— Ты еще здесь? — проговорил он.

— Ага.

— Хочешь кофе?

— Лучше чай.

Он вышел и вскоре принес две большие чашки. Одну из них поставил на столик прямо у дивана, а сам сел со своей чашкой в кресло. Он не отрывал от меня глаз, но их взгляд был невыразительным.

— Ну, как? — осведомился он. Я вытер лоб.

— Когда вы смотрите на меня, — нерешительно начал я. — Нет, не сейчас.

Интересно, что вы во мне видите?

— Ты же сам знаешь.

— Вы видите мои страхи, сомнения, стыд, сознание бесполезности и неприспособленность?

— Конечно, нет. — Кажется, его изумил мой вопрос. Он отпил глоток чая и серьезным тоном проговорил:

— Ты никогда не выказывал таких чувств.

— У каждого человека есть внешний и внутренний мир, — отозвался я. — И они могут не совпадать.

— Это, что, окончательный вывод?

— Нет. — Я взял чашку и подул на кипяток. — Для себя я просто комок нервов. Мне кажется, что я весь состою из страха, нерешительности и глупости. А для других... Что ж, это выглядит иначе. Поэтому мы с Чико и угодили в такую передрягу. — Я отпил глоток. Чарльз по обыкновению заварил чай так крепко, что у меня защипало язык. Впрочем, иногда мне это нравилось. — Когда мы начали расследование, нам подфартило. Иными словами, работа оказалась сравнительно легкой, и нас стали считать везунчиками. А на самом деле мы немногого добились.

— И это, конечно, значит, что вы действовали наугад, — сухо заметил Чарльз.

— Вы же знаете, что я хочу сказать.

— Да, знаю. Томас Улластон звонил мне вчера утром. Он сказал, что хочет выяснить, как быть с распорядителями на скачках в Эпсоме. Полагаю, что это лишь предлог. Ему не терпелось сообщить, что он о тебе думает. По его мнению, ты нашел себя в расследованиях, и хорошо, что ты больше не жокей.

— А вот мне жаль. Теперь я был бы жокеем экстра-класса, — со вздохом признался я.

— Итак, кто-то напал вчера на тебя и Чико, испугавшись вашего нового успеха?

— Это не совсем точно, — возразил я и рассказал ему, о чем думал ночью. Он жадно слушал, и его чай успел остыть.

Когда я кончил, он долго молчал и глядел на меня, а потом произнес:

— Похоже, что вчера у тебя был ужасный вечер.

— Да, вы правы.

Он снова замолчал, а через минуту спросил:

— И что же дальше?

— Я прикидываю, — робко сказал я, — сможете ли вы мне сегодня помочь. У меня есть несколько дел, а я...

— Ну, конечно, — охотно отозвался он. — А что именно ты собирался сделать?

— По четвергам вы бываете в Лондоне. Не трудно ли вам поехать на «Лендровере» вместо «Роллса», оставить его на стоянке и забрать мою машину?

— Если ты так хочешь, — без особого энтузиазма откликнулся он.

— Там в чемодане лежат новые батарейки, — пояснил я.

— Разумеется, я поеду.

— Не могли бы вы до этого забрать в Оксфорде фотографии? Я заснял Никласа Эша.

— Сид!

Я кивнул толовой.

— Мы его отыскали. В машине есть и письмо с его новым адресом. Письмо с просьбой, как и прежние.

Он покачал головой, удивившись глупости Никласа Эша.

— У тебя есть еще какие-нибудь поручения?

— Боюсь, что целых два. Первое — в Лондоне, и оно простое. Ну, а что касается второго... Вы не могли бы съездить в Танбридж-Уэллс?

Когда я сказал, для чего мне это нужно, он согласился, хотя понял, что ему не придется участвовать в заседании совета.

— И будьте добры, одолжите мне фотоаппарат. Мой остался в машине... Да и чистая рубашка мне бы не помешала.

— В таком порядке?

— Да, пожалуйста.

Я мог бы пролежать на диване тысячу лет, но поборол себя, поднялся, забрал фотоаппарат и отправился наверх к Чико.

Он тоже лежал на диване и бессмысленно глядел в потолок. Очевидно, воздействие лекарств постепенно уменьшилось. Когда я сообщил, что хочу его сфотографировать, он вяло запротестовал.

— Да пошел ты...

— Подумай об официантках.

Я откинул одеяло и простыню и сфотографировал все его раны и синяки. Ну, а раны и синяки в душе Чико никакому измерению не поддавались. Я снова укрыл его.

— Прости, — сказал я.

Он не ответил, а я подумал, что мне в общем-то незачем извиняться. Зато, что не вовремя явился к нему, или за то, что втянул его в свои дела, и результат оказался страшным? Недавно он заявил, что никакой тайны синдикатов не существует, и был прав.

Я вынул кассету с пленкой и протянул ее Чарльзу.

— Попросите напечатать фотографии к завтрашнему, — сказал я. — Объясните, что это нужно для полиции.

— Но ты же говорил, что обойдешься без полиции, — удивился Чарльз.

— Да, но если он подумает, что в полиции уже есть показания, то к ним не побежит.