Твердая рука. Гамбусино

— Благодарю, такой разговор мне больше по душе, по крайней мере узнаю вас. Хорошо, сейчас я преподам вам урок откровенности. Я пришел не то чтобы по делу, а просто с намерением продать вам кое-какие сведения и одно очень важное для вас письмо. А каким образом я раздобыл его — это уже вас не касается.

— Отлично! Теперь посмотрим, сойдемся ли мы в цене.

— Да, но прежде позвольте мне в двух словах обрисовать вам позиции, которые мы теперь занимаем относительно друг друга. Должен вам сказать, что с недавних пор многое изменилось: раньше я боялся вас, а теперь вы станете бояться меня.

— Я? Бояться? Вас?

— Да, сеньор, или, если вам так больше нравится, вы будете опасаться меня, как человека, который знает кое-что о вас. Только не думайте, что вам удастся сейчас, как в прошлый раз, испугать меня расправой.

— А почему бы нет, позвольте вас спросить?

— Потому, что мы здесь один на один, потому, что у вас нет оружия, а у меня оно имеется, потому, наконец, что при малейшем вашем движении я убью вас как собаку! Надеюсь, вы поняли меня, любезный сеньор! — закончил он, извлекая из-под плаща два пистолета. — Как вам нравятся, кстати, эти безделушки?

— Неплохие вещички, — спокойно ответил сенатор. — А что вы скажете относительно этих игрушек? — добавил он вытащив из-под вороха бумаг, покрывавших его письменный стол, два превосходных пистолета.

— Никуда не годная рухлядь!

— Почему?

— Потому что вы не посмеете воспользоваться ими.

Дон Руфино усмехнулся.

— Смейтесь сколько вам угодно, сенатор! Мне даже нравится, что вы так весело встречаете ожидающие вас неприятности, но повторяю: теперь уж не я в ваших руках, а вы в моих! Потому что в моей власти вручить капитану Маркосу Ниса кое-какие бумаги, которые могут немало повредить вам. Между ними имеется одна записка примерно следующего держания: «Я, нижеподписавшийся, обвиняю своего слугу Лупино Контрариаса в том, что он подло поразил меня насмерть и, отняв у меня все мое достояние, состоявшее из двух мулов, груженных золотым песком, и двух тысяч трехсот золотых унций в звонкой монете, бросил меня без помощи совершенно безлюдной пустыне. Не питая надежды остаться в живых и готовясь предстать перед богом, я обвиняю этого негодяя и прошу…» и т.д. и т.п. Подписано… Угодно вам узнать, кем?.. Но что с вами, сеньор? Вам дурно? Вы что-то побледнели, на вас лица нет, вы стали бледнее мертвеца!

Рассказ бандита произвел потрясающее впечатление на сенатора; казалось, он сейчас лишится чувств.

— Просто удивительно, — жеманно продолжал между тем бандит, — как нельзя ни в чем быть уверенным в этом мире! Взять хотя бы этого злосчастного Лупино! Уж на что чудесную устроил он ловушку с предусмотрительностью, превосходящей всякое человеческое воображение! Как терпеливо выжидал он своего часа! Только тогда, когда они перешли индейскую границу и очутились в глуши, куда и в десять лет не заглянет ни одна живая человеческая душа, он разрядил в спину своего господина два револьвера, для пущей уверенности стреляя в упор. А сам ушел, утащив, разумеется, так добросовестно заработанное богатство. И что же вы думаете? Судьбе было угодно, чтобы человек, которого его слуга имел все основания считать мертвым, ожил и у него хватило едва сил достать свою записную книжку и написать это обвинение, хотя и карандашом, но по всем правилам. Затем та же чертова судьба, которая, раз впутавшись в какое-нибудь дело, ни за что не выпустит его из своих лап, приводит к тому же месту какого-то охотника, который и находит эту записку! Ну что ты скажешь? От таких дел у тебя может родиться мысль стать честным человеком… И стал бы им, не будь у меня определенного мнения об этой породе людей, черт бы их побрал!

Пока длился этот монолог, сенатор успел оправиться от страшного удара; невероятным усилием воли ему удалось взять себя в руки, вернуть утраченное было хладнокровие и даже выдавить улыбку, весьма похожую на гримасу.

— Карай! — воскликнул он со смехом, напоминавшим зубовный скрежет. — Никогда еще не слышал столь чудесного и так мастерски состряпанного рассказа! Позвольте, любезный сеньор, поздравить вас: у вас настоящий талант сочинителя! Прелестно, честное слово, прелестно!.. Но кто, черт возьми, поверит вашему рассказу?

— Вы — первый, сеньор, потому что кому же лучше, как не вам, знать всю подоплеку этого происшествия?

— Честное слово, вы помешались, сеньор!

— Ну, не совсем, ведь в моих руках улики.

— Не спорю. Но допустим даже, что все это правда; так ведь это дело давно минувших дней, а сам Лупино Контрариас исчез… может быть, умер; наконец, и господин его никак не мог выжить: слишком хорошо были заряжены пистолеты. Ну, а кто же станет интересоваться умершим человеком, особенно в нашей стране?

— А откуда вам известно, что пистолеты были хорошо заряжены?

— Я так предполагаю.

— Вот в подобных предположениях и вся беда в такого рода делах. Послушайте, между нами говоря, неужели вы думаете, что так трудно будет распознать Лупино Контрариаса в доне Руфино Контрерасе? Нет, не так ли?

Сенатор невольно покраснел.