Твердая рука. Гамбусино

Теперь, когда мы посвятили читателя в события, разыгравшиеся в дель Торо, мы продолжим наш рассказ с того эпизода, на котором прервали его. Иначе говоря, мы будем присутствовать при разговоре Огненного Глаза и Твердой Руки. Если читатель помнит, этот разговор начался еще в пирамиде, тотчас же после заседания совета сашемов. Отец и сын, следуя друг за другом, поднялись на вершину левой пирамиды, затем прошли по мосту из лиан, перекинутому на огромной высоте, проникли в правую пирамиду, откуда спустились в нижний этаж, почтительно приветствуемые по пути встречными индейцами. Здесь Огненный Глаз легонько стукнул два раза в дверь, перед которой они остановились. Изнутри прогремел засов, и показавшаяся на пороге молодая служанка пропустила их мимо себя.

Отец и сын мгновенно перевоплотились. Куда девалась их подчеркнутая индейская сдержанность! Всякая натянутость бесследно исчезла, уступив место непринужденности людей, привыкших вращаться в европейском обществе.

– Мария, – обратился Огненный Глаз к индианке, – доложите своей госпоже, что ее сын вернулся.

На этот раз Огненный Глаз отказался от наречия команчей, которым он пользовался до сих пор: распоряжение было отдано на чистейшем испанском языке.

– Но это уж известно сеньоре, ми амо, – ответила молодая девушка.

– Вот как! – удивился Огненный Глаз. – К ней ктонибудь заходил?

– Фрай Серапио; он и сейчас у сеньоры.

– Прекрасно. Доложите о нас, дитя мое.

Девушка поклонилась и порхнула словно птичка за портьеру, но, едва исчезнув, снова появилась и пригласила их войти. Они прошли за портьеру, приподнятую служанкой, и очутились в просторной комнате в четыре окна; в окна были вставлены деревянные рамы с настоящими стеклами – роскошь неслыханная в этих краях! С потолка вдоль окон свисали занавеси из плотной красной камки [69].

Стены комнаты были обиты тисненой кожей, и вся она была обставлена в том хорошем испанском вкусе, секретом которого еще обладают одни лишь родовитые кастильцы. Аналой в углу с висевшим над ним крестом из слоновой кости, пожелтевшей от времени, картины Мурильо и Сурбарана [70]на евангельские темы придавали этой комнате вид молельни, тогда как удобные диваны, столы, заваленные книгами, и кресла делали ее похожей на гостиную. У серебряной жаровни, в которой догорал ароматный сандал, сидели женщина и монах. Оба были уже не молоды, точнее говоря – приближались к пятидесятилетию.

На женщине был старомодный наряд времен ее молодости. Седина, пробивавшаяся в волосах, несколько глубоких морщин, коснувшихся ее лица, не в силах были уничтожить следы редкой былой красоты. Резко очерченные черты смугловатого лица выдавали в ней представительницу чистой расы ацтеков. Взор черных, чуть раскосых глаз излучал какое-то необыкновенное тепло; лицо дышало добротой; ее худощавая фигура не была еще тронута временем, а красивые руки и ноги были до странности маленькими.

Фрай Серапио представлял собой совершенный тип дородного и представительного испанского монаха; казалось, он сошел с одного из полотен Сурбарана.

При входе мужчин женщина и монах встали со своих мест.

– Добро пожаловать, дорогой сын! – воскликнула женщина, раскрывая сыну свои объятия.

Мы не станем описывать нежную встречу матери и сына, продолжавшуюся несколько минут.

– Простите, падре Серапио, – сказал Твердая Рука, освобождаясь из нежных объятий матери, – но я так давно не целовал свою мать, что никак не мог насытиться ее ласками.

– И целуйте ее на здоровье, – ответил монах. – Ласки матери по крайней мере никогда не оставляют после себя горьких воспоминаний.

– Что это, падре, уже покидаете нас? – обратился к монаху Огненный Глаз.

– После такой долгой разлуки людям хочется побыть наедине и посторонний человек оказывается всегда лишним. К тому же по случаю приезда сюда бледнолицых охотников и трапперов у меня с братией довольно много дела в селении.

– А как обстоят дела с новообращенными? Довольны ими?

Монах печально покачал головой.

– Нет; правда, благодаря вашему покровительству индейцы относятся к нам с уважением, синьор дон…

– Тсс!.. Падре, молчок! – прервал его Огненный Глаз. – Помните: меня зовут Огненным Глазом, и никак иначе.

– Простите, я все забываю, что вы отказались от имени, которое вам дали при крещении. Да, сеньор, миновало то доброе старое время, когда мы так легко обращали индейцев в христианство. С тех пор как мы стали мексиканцами, индейцы перестали верить в могущество испанского бога… [71]Да, к слову сказать: у меня к вам серьезная просьба. Донья Эсперанса, с которой я говорил уже об этом, обнадежила меня в том, что вы не откажете.

– Вы как-то мне сказали, падре, что донья Эсперанса всегда приносит вам удачу. Что ж, вероятно, так будет и на этот раз.

– Вот в чем дело, друг мой, – вмешалась в разговор донья Эсперанса, – наш падре просит разрешить ему и еще одному монаху участвовать в готовящейся военной экспедиции.

– Какая странная мысль! А зачем это вам? Надеюсь, вы не собираетесь сражаться в наших рядах, падре?