Твердая земля

В ожидании возвращения моего нового отца и товарищей я сильно скучала, правда, по крайней мере, получила возможность осмотреть весь корабль в свое удовольствие. «Чакона» была старой шебекой с тремя мачтами, без марселей (бизань на корме, грот посередине и фок на носу с маленьким развевающимся вымпелом), с латинским парусом [15], легким корпусом и единственной палубой, с неглубокой осадкой, высоким носом, а на юте возвышалась бизань, под которой находилась каюта моего отца, корабль был так быстроходен, что с легкостью мог опередить любой другой.

«Чакона» была водоизмещением около шестидесяти тонн и составляла тридцать вар в длину, двадцать в высоту и восемь в ширину. Ее корпус, как я позже выяснила, был обит бронзой с помощью деревянных шпилек, так что это был отличный корабль, надежный и с хорошими мореходными качествами. Ниже палубы находились кормовой и носовой трюмы, где хранились товары, отсек для припасов, якорное и канатное отделение и каюта боцмана, которую раньше использовали для хранения оружия и пороха, а теперь она превратилась в мою личную каюту.

Если моряки сеньора Эстебана и возражали простив этой исключительной привилегии, которой капитан одарил незнакомого юношу, то ничего не сказали по этому поводу. Они спали на палубе, под открытым небом, в странных постелях, купленных у индейцев, которые звали гамаками. Гамаки делались из тонких хлопковых тканей и были длиной в две-три вары и отлично сшиты. С их концов свисали веревки, которые привязывали к такелажу, постель висела в воздухе, как качели. Днем они их снимали, расчищая палубу, чтобы можно было заниматься обычными делами.

Жизнь на борту была очень простой. Утром мы просыпались еще до зари, мылись в ведрах, завтракали, вычерпывали собравшуюся за ночь воду, проверяли и зашивали паруса (на море ни одна ткань долго не выдерживала) и осматривали такелаж. Только штурман Гуакоа не принимал участия в этих занятиях, потому что не мог оставить свой пост в рубке. Ближе к полудню мы обедали. У нас всегда была вода или вино, кукурузные галеты вместо хлеба, иногда мы ели рыбу с горохом или фасолью, а в другие дни — солонину с кашей. По воскресеньям дополнительно был сыр в оливковом масле.

Мулат Мигель, кок, готовил пищу в большом железном чане в очаге, который стоял прямо под открытым небом около грот-мачты. По вечерам мы скребли палубу с уксусом и солью и окуривали нижние отсеки и трюмы серой, чтобы не завелись крысы и тараканы. Потом мы ужинали тем же, что было на обед, а перед сном отец с моряками пели, аккомпанируя себе на лютне и флейте (на ней играл Лукас Урбина), или играли в карты — длинные и эмоциональные партии в короля, которые иногда заканчивались криками и ударами по столу.

Родриго из Сории несколько лет был хозяином игорного дома в Севилье и владел всеми шулерскими приемами в карточных играх: он знал, как крапить карты, прятать и добавлять нужные во время партии, как сдавать себе лучшие и подменить одну колоду на другую, как обмануть при тасовании, как подавать сигналы и прочее в таком же духе. По этой причине он никогда не принимал участия в игре и ограничивался лишь ролью судьи в спорах, коих было бесконечное множество. Хорошо хоть они играли не на деньги, иначе это могло бы довести до беды.

К счастью, тот долгий день в порту Маргариты, проведенный в одиночестве, с наступлением сумерек закончился, когда на корабль вернулась шлюпка с водой для плавания и новыми выменянными товарами: кукурузой, просом, маниокой, картошкой и ананасами — всё это было для меня незнакомо, но очень вкусно и питательно, в чем я убедилась в последующие дни, когда Мигель добавил их к рациону. Еще они привезли хлопок, табак и кофе, но не очень много, потому что, как оказалось, эти товары редкие и дорогостоящие.

От всех этих мелких торговых сделок в портах корона имела приличную часть. Отцу приходилось платить большие налоги, но самым серьезным был налог под названием альмохарифасго — десятая часть с каждой продажи, что откусывало весьма существенную долю. Города могли оказаться всего лишь кучкой домов из глины и дерева, без солдат и пушек для защиты от пиратов, а колонисты не имели ни продовольствия, ни одежды, но там всегда присутствовала пара чиновников королевского казначейства, занимающаяся таможенным осмотром и не позволяющая пронести мимо своего носа ни единой курицы без уплаты по тарифу.

— Я думал, что в этих землях все богачи, — сказала я отцу в ту ночь, — но, как я погляжу, здесь столько же бедности и нужды, как и в Испании. Почему у людей ничего нет?