Твёрдость по Бринеллю

А обнаружилось это "невинное" коллекционирование денег сотрудников нашей скромницей не сразу и воспринялось довольно болезненно. Известно, что у рядовой советской женщины, обыкновенно замученной тяготами жизни и работой и, в силу того, рассеянной, деньги в кошельке лежат бессчетно, то есть считает их далеко не каждая. Но тем не менее иногда этих денег начинает не хватать, или они просто кончаются, и тогда каждый рубль становится на учет. И вот в такие-то, безрадостные для себя дни, коллеги Мартышки начали обнаруживать в своих кошельках пропажу. Но случалось это редко, и суммы были небольшими, поэтому особого внимания на это не обращали: то ли пропал трешник, то ли был истрачен, а то ли его и не было совсем. Но потом и время пропаж определилось: обычно это происходило, когда в помещении начиналась уборка. В дверях, громыхая ведром и шваброй, появлялась уборщица, и женщины (конструкторы), водрузив свои тяжеленные стулья на столы с чертежами, выходили из комнаты в коридор, чтобы не мешать "помойке", а заодно поболтать и передохнуть от тягомотины рабочего дня. В комнате неизменно оставалась только Мартьянова и, естественно, уборщица. Но все равно, если после уборки и обнаруживалась пропажа, никому не приходило в голову грешить на Мартьянову (слишком она была не похожа на воровку), а винили во всем или уборщицу, или себя. Если очередная пропажа обсуждалась в присутствии Мартышки, с ней, как позже вспоминали об этом женщины, начинали твориться интересные вещи — она так болезненно реагировала, как будто ее уже в чем-то уличили: закатывала глаза, начинала задыхаться, покрывалась розовыми пятнами, пила успокоительные капли… О том, что это был защитный прием, рассчитанный специально на окружающих, женщины тогда не подозревали, поэтому спектакль пропадал впустую. Но в том, что Мартышка великолепная артистка, ее сослуживцам пришлось убедиться позднее, когда всем уже стало ясно, кто таскает потихоньку трешки и десятки из их сумок.

Возмущенные регулярными кражами (раньше воров в отделе не было), женщины стали придумывать способ, как бы поймать воровку за руку и тем самым ее уличить. Разговоры ползли по отделу, группки женщин горячо, но полушепотом, обсуждали происходящее, вспоминали также и прочие похождения "артистки", которая была не только не чиста на руку, но, в силу своей оригинальной натуры, не давала мирно спать администрации отдела: подкидывала ей штучку за штучкой и тем самым — хошь не хошь — заставляла нянчиться и возиться с нею, заглаживая очередные ее проступки — не выносить же сор из избы! Но дальше разговоров у сотрудниц (женщин) дело не шло. Начальство ими все-таки было поставлено в известность, но тоже ничего предпринять не могло, так как воровку поймать с поличным никак не удавалось. Все попытки бывших и потенциальных жертв проследить, как исчезают деньги из их кошельков, не приносили никаких результатов. А деньги тем не менее время от времени пропадали.

Мартьянова в самом деле умела воровать виртуозно. Поняв, что ее раскусили (во время злополучных уборок женщины демонстративно на ее глазах уносили кошельки с собой), она стала воровать прямо в присутствии всех — жадность ее одолевала или желание реабилитироваться, отвести от себя подозрение, — и в своем бесстыдстве доходила до невозможного. Как только кто-то из женщин отлучался из комнаты, она тотчас находила занятие за ее столом: смотрела справочники, перебирала бумаги, делала вид, что ищет какие-то документы, звонила по телефону, который стоял на столе, а деньги тем временем как бы сами собой пропадали. Женщин уже трясла охотничья лихорадка, они и думать забыли о работе, о плане, а хищница тем не менее и не собиралась попадаться и как будто смеялась над всеми. Совершенно хладнокровно, даже под перекрестным взглядом двух-трех наблюдательниц, которые неотступно следили за каждым ее движением, Мартьянова успевала одной рукой набрать номер телефона, а другой — открыть сумку, стащить кошелек, а из него уже деньги — одну бумажку, не более. И надо же так — ни у кого не хватало духа подойти к воровке в этот момент, взять ее за руку и остановить, каждый боялся — а вдруг обмишурится и останется сам в дураках. Вот это-то Веру больше всего и бесило.

Она не работала вместе с Мартьяновой, но ее сослуживиц осуждала за нерешительность. "Да как же вы терпите, как вы это допускаете? Я уже давно заявила бы в милицию о ее похождениях! Нет, вы подумайте: у них воруют, а они молчат; их обкрадывают, а они терпят!" — возмущалась она, слушая очередные сообщения о воровке.