Твердый сплав

И Шилков, как это было продумано заранее, сказал, в упор глядя на Савченко:

— Нас интересует все, что касается разгрома рабочего отряда и, в частности, гибели инженера Трояновского и сталевара Дробышева. Вы ведь были в этом отряде?

Савченко, все еще щурясь, в последний раз вытер лоб и, скомкав платок, сунул его в карман.

— Ну, об этом я могу рассказать много.

Все, что услышал от него Шилков, уже было известно ему. Они сидели вдвоем в большом кабинете секретаря парткома, им никто не мешал, и Шилков решил, что он не уйдет отсюда, пока не узнает от Савченко всех, даже самых мельчайших, подробностей.

— А девочку вы помните? — спросил он. — Она шла с отрядом.

— Нет, — качнул головой Савченко. — Девочка с отрядом не шла, мы ее встретили уже в лесу, и пробыла она у нас, ну, от силы минут двадцать. Кажется, Дробышев начал писать какое-то письмо… Потом немцы… Я, когда увидел, что все кончено, побежал в ту же сторону, куда ушла эта девочка…

— Хорошо, — сказал Шилков. — Но почему вы ничего не сообщили впоследствии семье Дробышевых о его гибели?

— Между прочим, я не знаю — погиб он или нет. Вот гибель Трояновского я видел.

Шилков, который рассчитывал получить от Савченко новые подробности, вышел из заводоуправления разочарованным. В сущности, все, что было у него сейчас записано в блокноте, только повторяло уже известное — да иначе не могло и быть: ведь профессор рассказывал Пылаеву о гибели сына тоже со слов инженера Савченко.

Одно обстоятельство убедило Шилкова, что Савченко действительно был в отряде: он помнил девочку, Наташу Гуро, и даже то, что Дробышев хотел передать с ней какое-то письмо. Что же, Шилков не удивился, что память Савченко сохранила такие, казалось бы, мелочи.

В тяжелые минуты, когда кругом смерть, и мелочи запоминаются. Ведь помнит же Шилков — и, наверно, не забудет никогда в жизни, — как на фронте он упал рядом с комбатом и, когда очнулся, услышал тихое тиканье: комбат был мертв, а часы у него шли… Мелочь, пустяк. В памяти стерлись куда более значительные события, а это — осталось.

Шилков дошел до набережной. На середине реки чернели большие, незамерзшие полыньи, над ними поднимался пар. Люди шли по льду на противоположный берег, обходя страшные места, и Шилкову подумалось: зачем они идут через лед, какое ухарство! Мост ведь рядом.

Люди перешли реку и поднялись на набережную неподалеку от Шилкова. Это были студенты — смеющиеся, веселые, и все с чемоданчиками вместо портфелей: такая уж нынче была у студентов мода. «Там же Институт стали… — внезапно догадался Шилков. — Общежитие… и…»

Он сам спустился на лед и, скользя коваными каблуками, быстро пошел по проторенной тропке на другой берег. Дойдя до середины реки, он усмехнулся: «Какое ухарство… Мост ведь рядом…»

Против высокого серого здания, выходящего окнами на реку, он остановился. В институте, надо полагать, кончились лекции, и теперь все время хлопали двери, выпуская студентов. Шилков стоял напротив дверей и, закуривая, исподлобья поглядывал на выходящих. Незнакомые люди шли и шли, перекидываясь шутками. Неподалеку затеяли игру в снежки, и один крепкий снежок ударился в стенку возле Шилкова, рассыпался, оставив большую белую отметину.

«Зачем я сюда пришел? В конце концов этого просто нельзя делать… Я — следователь, она — свидетельница. Я не имею права…»

Он уже повернулся, чтобы уйти, когда к подъезду лихо подкатила машина кофейного цвета. Шилков мельком успел разглядеть сидевшего за рулем: его лицо показалось капитану знакомым; долго вспоминать не пришлось — этого молодого человека он видел с Асей там, в театре…

«Тем более, — думал Шилков, ища глазами автобусную остановку. — Черт знает что это такое: кажется, вам давно не восемнадцать лет, товарищ капитан».

7

В последних числах февраля погода вдруг переменилась. Сразу раскисли, стали серыми сугробы, наваленные вдоль улиц, закапало с крыш, и словно пахнуло весной, оттаявшей землей, свежей весенней влагой. Ночами немного подмораживало, но с утра опять задувал теплый ветер, и на домах выступала ровная изморозь. Ребятишки по дороге в школу непременно прикладывали к стенам руки, и теперь на домах рядами тянулись четкие, будто нарисованные, отпечатки детских ладошек.

Нечего было и думать о том, чтобы в такую погоду вести девочку в зоопарк. Савченко даже обрадовался: сегодня, в воскресенье, можно наконец-то как следует отдохнуть, выспаться за все эти дни. Сквозь сон он слышал, как осторожно закрылась дверь: жена повезла дочку на весь день к бабушке…

Когда он проснулся, Мария была уже дома. Она сидела возле зеркала и внимательно разглядывала себя.