Твердыня тысячи копий

– А вот это зависит только от тебя, трибун. Может, и не понадобится вовлекать кого-то еще. Главное, лишь бы нам с коллегой было ясно, где охотиться на беглеца. Понятное дело, при необходимости я хоть всю провинцию возьмусь допрашивать, но ведь это требует времени, того самого времени, за которое преступник может скрыться где-нибудь еще. Тогда кое-кому тоже не поздоровится. Кстати, у тебя ведь большая семья в Гиспании, не так ли?

У трибуна окаменело лицо, на фоне темного дерева столешницы отчетливо проявились побелевшие костяшки стиснутых кулаков. Хищник встрепенулся, его ладонь легла на рукоятку кинжала. Через секунду Павл обмяк в кресле. Судя по всему, начальник гарнизона утратил боевой задор, сообразив, к каким последствиям приведут непродуманные действия.

– Ладно. Мне ничего не остается, кроме как поверить вам обоим на слово, что вы и впрямь будете преследовать только этого Аквилу, а моих верных солдат оставите в покое. – Трибун вздохнул, устало закрывая глаза: все, сдался окончательно. – Во второй когорте ауксилиев служит человек, которого я знаю с детства. Вот этот офицер и указал мне на центуриона, когда закончилась битва. Тунгры сдерживали натиск вдесятеро превосходящего по численности противника дольше, чем мы вообще полагали возможным, выигрывая время, чтобы успел подтянуться резерв. Нам, естественно, хотелось узнать, какой урон они нанесли, вот мы и пошли на холм. Можно сказать, по ковру из трупов. В том месте, где столкнулись обе цепи, тела были навалены в два-три слоя. Рядом стояли офицеры других подразделений, они тоже изумлялись картине побоища, а заодно и тому, что от тунгров хоть что-то осталось. А уж вонь какая… – Он покачал головой, припоминая, что еще несколько дней от одежды несло кровью и фекалиями. – Мимо нас прошел кто-то из тунгрийских сотников, весь в крови, глаза вытаращены, и я заметил моему спутнику, что у этого центуриона аж два меча на перевязи. Он мне и ответил, дескать, уже видел этого человека утром, когда тот стоял над телом трибуна Перенна.

Эксцинг вздернул бровь.

– И все? Он больше ничего не сказал? Никаких подробностей?

Павл горько рассмеялся.

– Да пробовал я его разговорить. Может, и не лежало мое сердце к Перенну, но все же он был римским трибуном, а мне – сослуживцем. Так вот, мой друг лишь усмехнулся и сказал, мол, чем меньше знаешь, тем лучше спишь. И вообще лучше обо всем этом забыть…

Эксцинг кивнул. В его глазах сияли искорки триумфа.

– Да. Совет тем более верный в случае Квириния, раз уж он так и не сумел удержать рот на замке. Ну а сейчас, трибун, вынужден обеспокоить в последний раз. Тебе, конечно, будет нелегко, но учти, что в случае отказа я что есть сил навалюсь и на тебя, и на всех, кто тебе дорог. Как там звали этого твоего друга, м-м?

Глава 5

К северу от Вала вениконы с первыми лучами рассвета вновь двинулись в долгий путь к родным землям. К середине утра, пересекая бесконечные плешивые холмы, они были вынуждены перейти чуть ли не на прогулочный шаг, несмотря на угрозу, что их может настичь римская кавалерия. И тогда, как показал вчерашний опыт, опять начнется смертельная игра. У многих из людей Друста во рту не было ни крошки вот уже больше суток. Денек меж тем выдался ясный и погожий. К полудню даже начало припекать, и варвары вовсю обливались путом в отсутствие малейшего ветерка, который остудил бы разгоряченные тяжелой работой тела.

– Поднажмите-ка, молодцы! Только вперед, если не хотите, чтобы эти скотоложцы-конелюбы насадили вас на свои пики! Еще каких-то несколько миль, и мы спасены!

Вениконский воевода уже охрип выкрикивать слова ободрения, но в его голосе по-прежнему звучала такая уверенность в удачном исходе дела, что даже Кальг расправил плечи и пошел пружинистей, хотя и сам изрядно поднаторел в искусстве врать. Прошлым днем он внимательно следил, как Друст отбивает атаки римской конницы. Воевода лично вышиб какого-то всадника из седла боевым молотом, после чего перерезал оглушенному кавалеристу глотку. Потрясая охотничьим ножом размером с добрый меч, задрав лицо к небу, Друст зашелся звериным победным ревом, пока смертельно раненный римлянин корчился в агонии у него под ногами. Не раз и не два воевода водил свою дружину в контратаку, наказывая зарвавшихся конников, подсекая лошадиные ноги тяжелым мечом, оставляя за собой легкую добычу для воинов из личной охраны. Даже когда выяснилось, что пропал его верный раб, а вместе с ним и шейный обруч, который был символом царской власти, Друст не утратил боевого духа. Кальг, впрочем, подозревал, что воевода лишь делает вид, будто исчезновение золотой гривны его вовсе не задело.

Усмехнувшись собственному прагматизму даже после разгрома – как-никак, а ведь и недели не прошло, как он сам командовал десятком тысяч ратников и едва не опрокинул равновесие сил во всей провинции, – Кальг вскинул подбородок и вдохнул полной грудью, заставляя ноги ступать шире, несмотря на ломоту в суставах после вчерашних испытаний.

– Ну что, Кальг, нравится?