Тверской Баскак

За те два месяца, что мне пришлось провести в степной орде, я уже успел познакомиться с чудовищной натурой хана Кулькана. То, что воин он превосходный и военачальник неплохой, сомнений не вызывает, но вот как человек — полное дерьмо. Капризный, вспыльчивый и злобный. Жесток и злопамятен до параноидальности. То ли били его в детстве нещадно, то ли другая какая обида засела в сердце, но ему просто необходимо постоянно ощущать свое превосходство над другими людьми. И выражается оно, конечно же, в неуважении ко всем и вся, и к своим близким в том числе, в оскорблениях, в прилюдных избиениях, и в придирчиво-мелочном отношении к малейшему несоблюдению этикета.

Вот и сейчас, вижу, как глядя на послов, зажегся дьявольский огонь в глазах хана, а те, словно не замечая опасности, прут на рожон и заявляют.

— Почто ты, хан, орду свою у границ княжества держишь? Нет ли в мыслях твоих зла на Рязани сотворить?

Перевожу, стараясь максимально смягчить фразу, но Кулькан уже завелся.

— Кто вы такие, чтобы спрашивать с меня, сына Великого Чингисхана⁈ Я, и только я, решаю, где мне пасти своих коней, а где нет!

После такой недвусмысленной угрозы, рязанцы опасность осознали, но, нахмурившись, на попятный не пошли.

— Мы хозяева земли здешней и право спрашивать заслужили железом и кровью.

И без того узкие глаза хана превратились в едва различимые щелки.

— На всей земле есть только один хозяин — Великий хан монгольский, а у всех остальных есть лишь выбор: покориться или умереть. Преклоните колени передо мной, тайцзы Кульканом, и, может быть, я подарю вам жизнь.

Вокруг все напружинились, охрана схватилась за рукояти сабель, а послы тревожно переглянулись между собой. Тот, что постарше с окладистой бородой, выступил вперед.

— Мы здесь не за тем, чтобы на коленях перед тобой ползать. Князь послал нас сказать тебе — убирайтесь с земли Рязанской или навеки в ней успокоитесь.

— Собака! — Лицо хана скривилось от ярости, и он наотмашь рубанул рукой.

Охрана восприняла это, как знак к расправе и накинулась на послов. Поначалу, они хотели их повязать и вытащить из юрты, дабы не пачкать ковры кровью, но русские не дались, и завязалась драка. Посыпались удары, и первая кровь, несмотря на численное превосходство, брызнула из монгольского носа.

Бешено вращая глазами, Кулькан несколько секунд смотрел на царящее перед ним безобразие, а затем, не выдержав, рванул с пояса нож и бросился в схватку. С первого же удара, стальное лезвие нашло цель, и шея одного из рязанцев зафонтанировала кровью. Двоих оставшихся завалили на пол, и хан, кривя рот от удовольствия, зарезал их тут же собственной рукой.

Произошедшее настолько ошеломило меня, что я застыл заледеневшим столбом. От запаха крови заложило нос, колени ослабли, а желудок крутануло рвотным спазмом. До сего дня я видел убийство лишь на экране, а тут… Еле сдержав еще один спазм, я, зажимая ладонью рот, рванулся к выходу. Протаранив полог головой, выскакиваю на воздух, но там то же самое. Кругом кровища, ругань и вой. Монголы рубят свиту рязанского посольства.

Развернувшись, бросаюсь в другую сторону, все равно куда, лишь бы подальше. Не успеваю сделать и шага, как меня сбивают с ног, и навалившаяся туша шипит голосом Куранбасы.

— Лежите тихо, святой отец, а то, неровен час прирежут по ошибке.

Затихнув, тыкаюсь лицом в морозную траву. От холода вроде легчает, и выдохнув, рычу наверх.

— Все! Слезай с меня, живо!

Половец сползает и ложится рядом. Его спокойный, разумный взгляд смотрит мне прямо в глаза.

— Не вставайте, подождем, пока все закончится.

Бухаюсь опять лбом в траву и лежу. В висках пульсирует одна единственная мысль: «К черту все! К черту! Отпустите меня домой!»

Сколько времени я пребывал в таком состоянии, не знаю. Как встал, куда шел, с кем, не помню напрочь. По-настоящему пришел в себя, лишь услышав.

— Глянь, один живой.

Из-под груды мертвых тел, ханские телохранители вытащили пожилого мужика, залитого кровью. Один из них, запрокинув жертве голову, уже взмахнул саблей, но окрик Кулькана остановил его.

— Оставь! — Хан покрутил головой. — Толмача мне найдите.

Чувствую легкий тычок в бок, и слышу голос моего половца.

— Пропустите, не толпитесь.

Протискиваюсь в расступившийся коридор и оказываюсь прямо перед ханом. Смотреть на него не могу, сразу перед глазами всплывает распоротое горло. Не поднимая глаз, шевелю плохо слушающимся языком.

— Я здесь.

Кулькан пройдясь по мне невидящим взглядом бросает.

— Скажи этому… — он не находит подходящего слова. — Пусть возвращается и известит князя своего, что так будет со всеми, кто не покорится.

Перевожу, а на меня с залитого кровью лица в упор смотрит единственный видящий глаз. Смотрит с такой тоскливой безнадегой, что во мне вдруг щелкает какая-то еще не осознанная мысль, заставляющая меня повернуться к хану и произнести.

— Этот человек не доедет в таком состоянии, кровью изойдет. Перевязать бы надо.

Кулькан смотрит на меня, как на заговорившую лошадь, а затем фыркает.

— Зачем? Если сдохнет, то туда ему и дорога.