Тверской Баскак

Еще одно коренное отличие этого торга от всех предыдущих — почти полное отсутствие хлебных рядов. Мы скупили почти все зерно и торговать, по сути, кроме нас некому. Более того, как только я озвучил новую цену, все покупатели сразу же бросились к тому небольшому количеству сторонних продавцов, которые еще остались. Спрос вырос до небес, и видя такой ажиотаж, те не будучи дураками тоже подняли цену. Торговля хлебом сразу же встала. Основные оптовики: новгородские и орденские купцы заявили, что по такой цене они покупать не будут, пусть весь хлеб у нас сгниет. Я им тогда спокойно ответил, ладно, пусть гниет, и с этого времени у нас идет негласная борьба, кто кого пересидит.

Сейчас я стою в задней, административной части нашего торгового двора и изображаю полнейшее спокойствие под прицелом четырех пар испытывающих глаз. У ног гудит печка буржуйка и в помещении в общем-то не холодно.

Смотрю на бронзовый бок печки, на трубу, выходящую в специально прорезанное отверстие, и вспоминаю как умолял меня ее продать новгородский купец. Я не отдал, потому что их было всего три, и эта последняя. Переносные печи тоже наше ноу-хау в этом времени, и тоже ушли на ура.

Хлопнула дверь, и появившаяся в проеме голова Куранбасы сообщила.

— Идут!

Кто идет говорить не надо, и так понятно. Поскольку все мы здесь ждем прихода новгородских и орденских торговых гостей. На сегодня в очередной раз сговорились обсудить дела наши тяжкие, хотя смысла в этом не вижу никакого. Я готов им скинуть золотник, другой, но они же не этого хотят! Они хотят вернуть прежнюю цену, а этому не бывать.

Повернувшись, провожу взглядом по лицам собравшихся. Все четверо сидят на одной лавке вдоль стены. С ближнего края тысяцкий Твери Лугота Истомич и боярин Острата. Оба в высоких бобровых шапках и шубах. За ними купцы Алтын Зуб и Путята Заречный. Эти в овчинных тулупах, а шапки нервно мнут в руках. Во всем здесь строгий этикет и порядок. Перед высокородным боярином каждый кто ниже должен шапку ломать. Поэтому я в шапке. Жарко не жарко, а снимать нельзя! По неизвестной мне причине, тут считают, что мой род не ниже боярского, а по должности, так я выше тысяцкого.

Встретившись глазами с сидящими, едва заметно вздыхаю:

«Вот они, мои главные акционеры и нескончаемая головная боль».

Только что закончился очередной жаркий спор, где эти четверо чуть ли не в один голос требовали от меня сбросить цену вдвое и продать все накопленное зерно побыстрее.

— Да ты подумай! Гниет ведь зерно-то, мыши жрут! — Кричал мне в лицо Острата, а тысяцкий более спокойно басил. — Ну нету у нас возможности столько зерна хранить! Ну нету!

Купцы голос не повышали, но яростно кивали, соглашаясь со старшими. Алтын, правда, свои пять копеек вставил.

— Слух уже пошел, бают, что новгородцы собираются силой с нами разобраться!

Этот слух, как я понял, и заставил их так нервничать, а остальными доводами они попросту прикрывали свой страх. Поэтому я молчал, зная что их не перекричать и не переспорить, а дождавшись, когда они проорутся, врезал им правду матку.

— Хватит дергаться! Коли кишка тонка, то нечего было и браться за такое дело!

На это им ответить было нечего. По условиям нашего соглашения, до конца ярмарки никто из товарищества выйти не может и долю свою забрать тоже, а право решающего голоса оставлено за мной. Совет же в лице их четверых может мне только советовать и не боле. Этот пункт, предвидя сегодняшний яростный спор, я у них буквально выгрыз, когда изначально договаривались.

Сейчас, после предупреждения половца, все разом успокоились и затихли. Правило не выносить сор из избы тут действует железно. Показывать противнику разлад в своих рядах нельзя, и все это понимают. На лицах проявилась степенность, и все настроились на непростой разговор.

Гости вошли шумно. Топая и утирая лица с мороза, они ввалились вчетвером, сразу заполнив собой все помещение.

— Присаживайтесь, господа! — Гостеприимно указываю на лавку у противоположной стены, и вошедшие, не торопясь, рассаживаются один за другим. Всех их я уже знаю в лицо.

Тот, что уселся первым и бросил на меня мрачный взгляд — это Афоня Михалчич, за ним Горята Нездинич. Фамилии известные как в Новгороде, так и на Твери. Эти две семьи держат почти всю хлебную торговлю с Низовской землей, и по всему северо-западу власть у них немалая.

За новгородцами сидят еще двое. Тоже люди не простые. Ганс Виттенберг, купец Ганзейского двора в Риге, и представитель епископа Дерптского Винрих фон Босвейл. В другие времена эта парочка была бы прямым конкурентом новгородцам, но сегодня всем им моя цена встала настолько поперек горла, что даже давние обиды отбросили.