Тверской Баскак. Том Третий (СИ)

Задавая себе этот вопрос, бояре невольно посматривали то на Якуна, то на Луготу, и всякий раз в их взглядах читался безоговорочный приговор.

«Нет, эти не сдюжат! И хребет пожиже, да и до денег слишком жадны, копейки своей не потратят!»

В общем, моя речь многим проветрила головы и вернула к реальности, а тех, кто все еще сомневался, чуть позже дожал пошедший по городу слух о неизлечимой болезни Якуна.

Как гласят выборные технологии нашего времени, в политике нет грязных методов, есть лишь результат.

После этой речи было большое собрание купечества в доме у Алтына Зуба. Неформальная, так сказать, встреча, вопросы — ответы. Я там выслушал все, что у торговых людей накипело, и о заслугах своих говорить не стал. Постарался в каждом конкретном случае разобраться. Кому-то пообещал помочь, кому-то намекнул, чтобы не зарывался, а в целом объявил им о скидке в десять процентов на товары с моих мануфактур для торговых гостей из Твери. Последнее сыграло решающую роль, и уходил я с собрания уже под общий восторженно-одобрительный гул.

Это был пряник для тех, кто понял и готов к позитивному сотрудничеству, а для непонятливых был и другой, не менее доходчивый аргумент. Мой стряпчий вынес на суд княжий дело о растрате купцом Путятой Заречным денег Тверского товарищества. Дело в том, что товар, который Путята потерял, пока сидел в тюрьме Дерпта, я просто списал как потери по форс мажорным обстоятельствам. Теперь же для вразумления неразумных все расписки подняли и выдвинули претензию, мол потери немалые были сделаны исключительно из-за небрежения и безрассудной жадности купца Путяты Заречного. Дело обещало быть долгим и грозило купцу большими расходами, а тем, кто смотрел на это со стороны говорило — не надо кусать руку дающую!

Теперь вот пришло время поговорить с простым людом. Я уже выступал и в кузнечной слободе, и у суконщиков, и на торговом конце. Этот край города оставил, так сказать, на десерт, тут и недовольных больше всего, да и бедноты тоже.

Начинаю свою речь, прямо как красный агитатор времен гражданской войны, с международного положения. Оказалось, русский народ не только в нашем времени интересом к политике отличается, но и в стародавние времена тоже этим грешком страдал.

Думаю, в этом веке даже еще больше. Тут ведь газет нет, все новости только из уст в уста, так сказать. Поэтому рассказываю народу про Орду, про литвинов, про Европу. Люди слушают так, что самый громкий звук — это шуршание валенок на снегу. Говорю про несметную ордынскую силу, про то как недавно ходили монголы на запад и как взяли штурмом наш русский город Киев.

— Несколько месяцев шла осада города, множество воинов полегло с обеих сторон, но к монголам все подходила и подходила подмога, а вот на стенах города опытных бойцов сменяли простые горожане. Те были и духом послабее, и на стенах толком не знали что делать, лишь бестолково суетились да мешали друг другу. В результате монголы все-таки взяли город приступом и вырезали все население до единого. Не пощадили ни старых, ни малых!

Едва я делаю паузу, как слышу крик из первых рядов.

— Дак тренироваться надо было киевлянам! С нами у этих моголов так легко не получится!

Бросаю взгляд в сторону кричащего и успеваю сыронизировать.

«Удачно, ничего не скажешь! Если бы этого крикуна не было, то следовало бы подставного поставить!»

Секундным затишьем фиксирую момент и смысл сказанного, а потом поворачиваюсь к стоящему в первых рядах старосте кожевников Ермиле Зыричу.

— А ты, Ермила, так же думаешь али иначе?

Тот, зардевшись от внезапного внимания, растерянно огляделся, ища поддержки у окружающих.

— А шо! Мы обороне научены, любому ворогу укорот дадим!

Киваю, соглашаясь со сказанным.

— Да, мы научены и ворога любого встретим достойно! А чья это заслуга?! — Впиваюсь взглядом в лицо старосты и повышаю голос. — Калиды это заслуга! Это он, не щадя себя, семь потов с вас спускает. Требует, что каждый горожанин знал свой десяток, свое место на стене, показывает, как из самострела стрелять, как копьем ворога ткнуть так, чтобы самому стрелу в брюхо не получить. Он с вами возится как с детьми малыми и днем, и ночью, дабы не случилось с Тверью того же, что и с Киевом, Черниговым и Рязанью!

Держу пронзительную паузу, не спуская пронизывающего взгляда с Ермилы.

— А вы чем ему платите за это?!

Вопрос вроде бы общий, но мои глаза ясно показывают, кому он адресован, и Зырич неуверенно оправдывается.

— Так чего же ночью-то?! Спать-то коды?!

Отрываю глаза от побледневшего лица и, улыбнувшись, обвожу взглядом всю площадь.

— Наш староста думает, что враг, подойдя к стенам, в первую очередь спросит. Вы как там, Ермила Зырич, проснулись али нет? А, выспались! Ну, тоды мы начинаем штурм.

Толпа ответила дружным веселым смехом, а я вновь обратился к старосте.

— Ну что, Ермила, так ты думаешь, или мне показалось?!

Под общий хохот староста смущенно бурчит.

— Да ничего я так не считаю…

Гомон стихает, и я максимально жестко ставлю завершающую точку.