Тверской гость

— Что сделали тебе индусы?

Он еле удержался, чтоб не сказать: "А может быть, и твои родители были индусы, только ты не знаешь этого?"

— Кафиры хотят уничтожить всех мусульман! — твердо ответил Хасан. Он стоял с непроницаемым лицом.

Опустив голову, Афанасий хмуро спросил:

— Что делают с пленными?

— Продают, — ответил Хасан, глядя в сторону. — Рис готов, ходжа. Подать?

— Нет.

Афанасий поднялся. В душе его был сумбур. Хотелось уйти куда-нибудь от сознания своей беспомощности. Оставаться с Хасаном было невыносимо.

— Я ухожу к Рангу, Хасан.

Хасан с недоумением посмотрел на захлопнувшуюся дверь. Пожал плечами. Ходжа Юсуф многое для него сделал, с ним Хасан забыл прежние унижения. Но в последнее время ходжа слишком сблизился с индусами. Конечно, он христианин, но Хасан-то остается мусульманином. Скорее бы приезжал хазиначи. Тогда, конечно, все станет на место!

На улице Афанасий в нерешительности остановился, потом резко повернулся и пошел в сторону, противоположную индусским кварталам. Зачем? Он сам не знал — зачем…

Бидарский базар, по-восточному пестрый, был в это утро оживленнее, чем обычно. Так же стучали медники, так же ловко орудовали за своими простенькими станками ткачи, так же выкрикивали товары купцы, завывали дервиши, толкались покупатели. Тонкие персидские ковры, индийские сказочные ткани, пряности, овощи, мясо, утварь — все это лежало на земле, раскидывалось на лотках, на низких скамейках, и, как всегда, вокруг всего этого стоял гул.

Но необычайно оживлен был базар в тех рядах, где шла торговля рабами.

Сбитые в кучки пленники покорно ждали своей участи. Афанасий проталкивался среди воинов, купцов, евнухов из гаремов вельмож.

Он видел, как покупатели щупают мускулы рабов, залезают пальцами во рты несчастных, проверяя целость зубов, перекидываются деловитыми замечаниями о телосложении рабынь.

Он видел тысячи скорбных, затравленных лиц, тысячи унизительных подробностей торга.

Давешнюю девушку он заметил, почти наскочив на ее хозяина — старого воина, изрезанного шрамами. Тот держал в руке веревку, на которой были привязаны пять девушек.

Индуску покупали. Пожилой мусульманин с бельмом на левом глазу обошел девушку вокруг, наклоняя голову и осматривая ее тело. Воин равнодушно смотрел на покупателя. Девушка застыла, вытянувшись и высоко подняв лицо, по которому медленно текли крупные слезы.

— Шесть шехтелей? — задумчиво прогнусавил бельмастый. — А кто поручится, что она девушка?

— Эй, ты! — дернул за веревку воин, — а ну-ка…

Афанасий, не выдержав, шагнул вперед, встал перед воином.

— Я покупаю! — торопливо, комкая слова, выговорил он. — Оставь ее… Вот… Семь шехтелей…

Воин ослабил веревку, поглядел на деньги, прыгавшие в никитинской горсти.

Бельмастый запротестовал:

— Я смотрю товар! Может быть, я тоже дам семь.

— Я десять плачу! — оборвал Афанасий, не глядя в сторону бельмастого.

— Таких цен нет! — запротестовал тот.

Но воин рассудил иначе:

— Ходжа дает десять, он и получит девку. Хочешь — плати больше.

— Надо выжить из ума, чтобы столько платить за девку!

— Проваливай, кривой дух! За такую гурию сразу надо было просить десять! У ходжи ясный глаз и мудрое сердце. Он видит тяготы воина, не то что ты! Я кровью платил за свою добычу!

Воин подтолкнул к Никитину девушку:

— Иди! Теперь это твой хозяин… Будь здоров, ходжа! Хорошую покупку ты сделал! Пользуйся и вспоминай Гафура, воина малик-ат-туджара!

Тоненькая девушка недвижно стояла перед Никитиным.

Он взял ее за хрупкое запястье и повел за собой сквозь базарную толпу. Она покорно следовала за ним. Никитину казалось, что весь базар глядит на них. Стиснув зубы, он расшвыривал людей, торопясь выбраться из толчеи и добраться до дому. Наконец базар остался позади. Вот поворот, старая финиковая пальма, дом гончара.

Хасан ошеломленно попятился, потом расплылся в улыбке.

— Ты купил наложницу, ходжа? — весело спросил он. — Очень красивая девушка. Поздравляю тебя. В доме будет веселее.

Никитин свирепо уставился на него:

— Помолчи! Ступай, принеси воды.

Хасан стал отступать, приседая и шаря руками позади себя, отыскивая кожаные ведра.

Афанасий провел девушку в садик, показал ей на приступок:

— Садись!

Она покорно села, глядя перед собой окаменевшими глазами.

Никитин увидел полуоткрытую девичью грудь, смуглые голые ноги, отвел глаза и, вполголоса бранясь, грозя кому-то кулаком, почти побежал в дом.

В дальней комнатушке у него хранилось несколько кусков дорогих тканей. Он схватил первый попавшийся, прикинул только, хватит ли, и вернулся с ним в садик. Пленница, по-прежнему безучастная, сидела на том же месте.

Стараясь не смотреть на нее, Афанасий сунул материю:

— Вот… Оденься пока…

Она не пошевелилась. Ткань сползла с ее коленей, упала на землю.

Никитин поднял запылившийся шелк, досадливо встряхнул, настойчиво сунул в руки девушке:

— Возьми!

Заскрипела дверь, появился Хасан с ведрами.

— Я принес воду, ходжа.

— Таз дай… Сюда… Лей… Еще сходишь. Мало этого. Да поживее!

Хасан опять убежал.

Афанасий потоптался, не зная, как объяснить девушке, чтоб мылась. Наконец решительно взял ее за руку, подвел к тазу, показал: мойся.