Тверской гость

За сладостями, в ожидании плова, туркмен рассказал о походах. Он штурмовал Кельну. Лестницу, по которой лез Музаффар, опрокинули. Страшный удар при падении оглушил туркмена. Его спасло только то, что он упал на чей-то труп. Музаффар очнулся утром в крепостном рву. Штурм был отбит. Он лежал среди тел своих и чужих воинов. На его глазах раненый мусульманин хотел выкарабкаться изо рва. Пущенная со стены стрела уложила беднягу на месте. Музаффар решил прикинуться мертвым. Мучаясь жаждой, он пролежал несколько часов под солнцем, уткнувшись лицом в чьи-то окостеневшие ноги. Сколько прошло времени, он уже не сознавал. Дикие крики разбудили его отупевшее сознание. Жуткая картина открылась глазам испуганного Музаффара. Из крепости выпустили пантер. Наверное, зверей нарочно долго не кормили. Теперь дикие кошки метались по рву, раздирая еще живых воинов. Бежать было бессмысленно. Музаффар подтянул к себе чей-то меч, — свой он давно потерял, — и стал ждать. Прыгнувший на него зверь встретил острую сталь. Но одного удара оказалось мало. Ободранный когтями раненого хищника Музаффар еще долго бился с ним, пока оба не упали на землю и не покатились, сплетаясь в один обезумевший рычащий клубок. Последнее, что видел Музаффар, это разинутую розовую пасть, покрытые кровавой пеной клыки и круглые, бешеные глаза пантеры… Второй раз он очнулся уже ночью. Зверь лежал на нем, неподвижный и похолодевший. Кое-как, напрягая последние силы, Музаффар вылез изо рва и, ползком, часто подолгу отлеживаясь, пополз к огням мусульманского лагеря.

— Я сам убедился, как ненавидят нас кафиры! — ожесточенно произнес Музаффар. — И я видел, как они вырезали мусульманские деревни, не щадя детей и женщин. Мое сердце стало с той поры каменным. Я не стал ждать, пока заживут раны. Я стал мстить. Я дошел до Гоа. Там меня ранили, рассекли руку. Теперь она почти зажила. Видишь, я свободно владею ей. Да. Я не щадил себя. Но сегодня я зол не на одних кафиров. Ты слыхал новость?

— Это о камнях?

— Да! Это грабеж! Я хочу продавать свои камни кому пожелаю! За добычу заплачено кровью! А меня тычут носом, как щенка, в следы визиря! Это несправедливо! Не продам я камней Махмуду Гавану.

— Не могу давать тебе советы.

— Не продам! И ему самому скажу, что он грабитель.

— Не горячись! — предупредил Никитин.

Но успокоить Музаффара было невозможно. Так и ушел он, браня Махмуда Гавана.

В тот же день Никитин побывал у Карны. В доме камнереза царила растерянность. Рангу шепотом признался, что в надежде на дешевые камни они продали почти все свои изделия. Над семьей нависла беда. Неизвестно, что теперь делать.

— Я выручил бы вас, — подумав, сказал Никитин. — Но я собираюсь скоро уходить.

— Мы вернули бы долг быстро! — пообещал Рангу.

— Как?

— Придется мне сходить за камнями.

— Далеко?

— В Голконду.

— На султанские копи?.. Но это же запрещено?!

— Да, но что же делать? Я буду не первый, кто рискует.

Никитин поскреб бороду.

— Послушай, а нельзя иначе?

— Ничего. Я проберусь. Я знаю дороги, знаю кое-кого из стражи. Может быть, и тебе пойти?

— Не торопись. Дай-ка подумать… Дай подумать…

Помня рассказы Музаффара, Афанасий как бы невзначай спросил у Карны, верно ли ему сказывали, будто воины раджей вырезают мусульманские деревни, травят раненых зверями.

— Всякая война жестока! — вздохнув, ответил камнерез. — Ты видишь, мы уживаемся с мусульманами, и если бы султан не преследовал нашу веру, не взимал джизию,[89] у нас не было бы причин для вражды. Но правители Бидара не думают об этом. Они жестоки и получают в ответ жестокость. Я долго раздумывал над этим. Вся беда в разности наших вер. Мудрые брахманы изыскивают пути к единой вере для всех. Когда такая вера будет найдена, не будет страны счастливее нашей.

— Дай-то вам бог! — сказал Афанасий. — Только, прости ты меня, я человек недоверчивый.

И, чтобы переменить беспокойный разговор, Афанасий примирительно поднял ладонь:

— Ну, там увидим… А вот что я вспомнил. Есть у меня знакомый. Большой человек при Махмуде Гаване. Откуда-то Бхавло знает. Просил сказать ему, как тот приедет. Если я уйду, то уж вы ему сообщите.

— Кто этот человек? — спросил Карна.

— Хазиначи Мухаммед его звать. Тоже купец. А ты знаешь его?

Карна растерянно, беспомощно глядел на Никитина. Рука, сжавшая бороду, дрожала. Он еле нашел в себе силы отрицательно покачать головой.

Пришедшая Джанки о чем-то спросила, Афанасий ответил ей, они рассмеялись, забыв о камнерезе. Карна перевел дыхание. Когда же Джанки убежала, заслышав плач ребенка, он попросил:

— Расскажи, какой это хазиначи? Где ты встретился с ним? Давно ли?

Афанасий поведал о встречах с Мухаммедом.

— Знаком он тебе, что ли? — окончив рассказ, опять спросил он.

— Нет, нет… Это другой человек, — произнес индус. — Да. Другой человек.

Пришел Уджал. У бедняка опять начинался приступ лихорадки. Уджал просил Джанки помочь его жене, если он свалится.

Никитин проводил красильщика до его дома. Желтый лоб Уджала покрывала испарина. Он зябко поводил плечами. На приступке своего дома Уджал присел, закрыв лихорадочные глаза.