В семье деда Левки он жил как родной. Мужа молодки, сына Левки, год назад угнали татары, старик все печаловался, взглядывал иногда на Никитина с какой-то затаенной думкой.
Дел у Никитина не было. Он то помогал по хозяйству, то играл с ребятишками, то лежал, вспоминая прожитое и виденное.
От большой обиды на жизнь, на неправду ушел он в поиски счастья. Ушел так далеко, как никто. Но и в Индии людская жизнь на горе стоит, бедой утирается. Везде богатые и сильные народ давят, как бояре на Руси. Нет счастья в чужой земле. И куда ни уйди — краше родной земли нет, хоть и за морем хорошие простые люди есть. Русь, Русь! Устроишься ли ты так, чтобы радостно человеку дышалось?
— Отец Алексей! — сказал он как-то попику. — Читал я ныне старые тетради и замыслил хожение свое описать. Благослови.
— С богом, сыне! — ответил попик. — Напиши, коли бог тебя умудрил, про аспидов басурманских, расскажи, как в темноте грязнут. Сие церковь одобрит.
И Никитин засел за тетради. Вытащил старые записки, разложил перед собой карту… Так много надо было сказать людям. Сказать правду. И о далекой стране и о себе.
Из глубины памяти выплыло ясное августовское утро, сонное лицо Иванки Лапшева, суетливый Кашин, жены Крылова и Ильи, плеск Волги.
Он обмакнул перо в чернильницу и вывел: "Се написах яз грешное свое хожение за три моря… А пошел я от дома святого спаса на низ Волгою…"
Писал не торопясь, перечитывал, вычеркивал ненужные подробности. Улыбался. Стискивал зубы; заново переживал все.
— Слышь-ко, — сказал как-то дед Левко своему постояльцу, — вот оздоровел ты, окреп, уйдешь теперь?
— Уйду.
— А то оставайся, а? — неуверенно предложил Левко. — Уж сына я не дождусь, видно, а тут тебе и дом и баба…
— Спасибо, деду! — серьезно ответил Никитин, поняв стариковскую боль. На добром слове спасибо. Но не обидься, а уйду. Надо.
— Христос с тобой! — вздохнул Левко. — Тебе видней… Бабу жалко. И ты один. Вот, думал…
В сенцах громыхнуло ведро, оба умолкли. Сноха вошла пунцовая, с опущенными глазами. Стала без нужды переставлять горшки. Сынишка заныл. Она подхватила его на руки, стала утешать.
— Вот батька придет, он тебе задаст! — сказала сноха, и в голосе ее прозвучал тоскливый вызов.
Дня за три до отъезда Никитин зашел в церковку к Алексею, внес дар золотой венец с тремя рубинами и жемчугом.
Отец Алексей от такого богатства сомлел.
— С кем идешь-то? — спросил он наконец.
— Подвернулись двое из Орши. С ними лажусь.
— Ну, помогай бог. Помогай бог.
Видно, слух о богатом даре заезжего купца прошел по всему Киеву. Оршинские купцы, которым Никитин ничего не рассказывал, и те вдруг узнали, что он из Индии.
Возле дома Никитин подметил два раза католического монаха. Первый раз монах был один, второй раз с каким-то усатым молодцом. Они смотрели на Афанасия…
Что-то подсказало Никитину — это неспроста, и он не ошибся.
На рассвете второго дня после посещения Афанасием церкви Пречистой девы в дверь мазанки деда Левки забарабанили сильные кулаки. Приподнявшись на локте, Афанасий смотрел со своей лавки на вошедших. По одежде узнал иноземцы. Насторожился. Вошедший первым бритобородый и пухлощекий мужик, не то монах, не то купец, угодливо улыбался, низко кланялся Афанасию, которого кое-как разглядел в полутьме пропахшей овчинами мазанки.
— Имею ли я счастье и честь видеть сеньора Никитина? — на ломаном языке, сладчайшим голосом спросил бритобородый.
— Я Никитин, — ответил Афанасий. — Пошто пришли?
— Позволю назвать себя. Я секретарь нунция его святейшества, наместника Христа, папы Александра.
— Ну, добро. Чего хочешь?
Сладчайшего секретаря покоробило от грубоватой прямоты никитинского вопроса. Но он лишь заулыбался еще шире.
— Нунций прислал меня узнать о здоровье сеньора, о его нуждах и просил передать, что он был бы счастлив побеседовать с русским путешественником.
Афанасий оглядел посланцев папского посла, быстро прикидывая в уме, как поступить. Видно, услышали про Индию. Плохо. Город как-никак в польских руках, кругом католики. Как бы не навлечь отказом какой-нибудь беды. Но и встреча с папским послом может не привести к добру… Что же делать?.. Решил выбрать из двух зол меньшее.
Никитин кивнул.
— Спасибо нунцию за заботу, — спокойно, словно ждал прихода подобных гостей, сказал он. — Здоровье у меня отменное, нужды ни в чем не знаю. А что до беседы — вот управлюсь, зайду. Куда идти-то?
Секретарь нунция в наклоне махнул рукой по неметенному полу:
— Сеньор не должен беспокоиться. Кони ждут его.
— Ну, что ж, — сказал Никитин. — Погоди, обуюсь вот.
И спустил из-под овчины босые ноги. Секретарь нунция скромно потупил глаза.