Тверской гость

Малый с застывшей улыбкой удерживал зверька, потом пустил. Змея метнулась к мангусту, тот увернулся, кинулся на гадину, но промахнулся и опять отскочил. Они дрались долго. Потом зверек взял верх. Прокусил гадюке шею. Погань дергалась, извивалась.

Афанасий плюнул. Ну и забава! Ему больше понравилось другое зрелище: игры обезьян, хвостатых человечков. Обезьяны чудно плясали под флейту, трясли руками, смотрели умными, не звериными глазами.

На базаре под жарким солнцем толклись потные чаульцы, ревели ишаки, качались над толпой морды верблюдов. Всякая снедь: зелень, сладости, мясо лежала прямо на земле. Над ней тучами роились гулкие мухи. В ходящем ходуном балагане мелькали руки ткача. Гремел товаром медник, вертел круг гончар.

Афанасий подивился огромным, с человеческую голову, орехам кокоса. Оказалось, не все орехи простые. В иных держали кокосовое же вино.

Вина покупать не стали, но Никитин захотел пить, хотел прицениться к разложенным перед старой индийской женкой арбузам. Женка что-то ответила, но возле тотчас вырос старый уже индиец, недовольно стал объяснять Афанасию: арбузов не покупайте.

Сулейман сказал:

— У этой женщины умер три дня назад сын. Кафиры верят, будто все родственники умерших две недели остаются нечистыми. В самом деле, неприятно. Пойдем.

— Эка! — ответил Никитин. — Не с голоду же ей умирать.

Старая женка тихо плакала…

Разыскав торговцев пряностями, Афанасий срядился, взял тючок гвоздики да тючок перцу. Велел снести в дхарма-сала.

С базара выбрались близко к полудню. Пекло сильно, но выносить этот жар было легче, чем ормузский. Сходили к морю, выкупались, поглазели на суда, на то, как моют слонов.

— Ну, как? Нравится в Индии? — спросил Сулейман, попивая кокосовый прохладный сок.

— Да пока не обижаюсь! — рассмеялся Никитин. — Посмотрю, как дальше пойдет. Вот камней я еще не видал

— О! — ответил Сулейман. — За камнями надо идти туда! — И махнул в сторону гор.

— Завтра утром пойдем! — откликнулся Хусейн.

Все шло хорошо. Сердечно простился с Сулейманом, наказал кланяться хазиначи Мухаммеду, повидал других купцов в Джунаре, уговорился тючки на повозке везти, ждал с волнением вечера: придет давешняя знакомка или нет? Решил ей колечко подарить на память. Но мирное настроение испортил Музаффар. Пришел, сел на корточки, сообщил:

— Пойду с тобой в Джунар.

— Как хочешь…

Музаффар помолчал, опустив глаза, потом тихо добавил:

— Ты не мусульманин.

Никитин мрачно поглядел на туркмена.

— С чего взял вдруг?

— Видел, как ты молишься.

Переведя дух, Афанасий спросил:

— Тебе какое дело?

— Никакого. Но я не один видел.

— Кто еще?

— Хусейн, по-моему, видел.

— Ну и что?

— Ничего. Ты в мусульманской стране.

— Хусейн — хороший человек! — отрезал Никитин. — Плохого про него не говори. И до моей веры тебе дела нет.

Туркмен поиграл желваками на скулах, ухмыльнулся, встал:

— Спокойных снов, ходжа.

Всю обедню испортил проклятый Музаффар. Афанасий ворочался с боку на бок, мял подушку, долго не засыпал. Темное беспокойство овладело им.

А наутро перед дхарма-сала выстроились запряженные буйволами арбы и огромные, крытые материей фургоны. Купцы забегали, залопотали.

— Пора! — крикнул Хусейн.

Афанасий с Хасаном стащил тючки, сунул в крытый фургон, Музаффар вывел жеребца.

— Кому платить за ночлег? — спросил Никитин Хасана.

— В дхарма-сала не платят, — ответил раб.

Защелкали бичи, заскрипели деревянные колеса повозок.

"Эх, не остаться ли? — мелькнула думка. Но он отмахнулся от нее. — Ни черта не боюсь! Пойду!"

И уверенно зашагал рядом с караваном.

Дорога шла к горам.

Стремительный тропический дождь — предвестник близкой индийской зимы налетает внезапно и так же внезапно кончается.

Парит. Омытая зелень дрожит, сбрасывая капли. Дорога идет полями, пересеченными каналами, ныряет в леса, минует индийские деревни.

Все — поля, леса, деревни — непривычное, невиданное. На полях добирают хлопок. Смуглые люди с огромными корзинами на головах идут вдоль обочин. В корзинах белые, пушистые горы хлопка. На караван никто не смотрит, тут привыкли к проезжим.

В лесах — густых, буйных — качаются над головой ротанги[61] и другие лианы, верещит обезьяний люд, перелетая стаями через дорогу, иная лиана вдруг оживет и с шипением скроется в непроглядной листве. Индусы-погонщики всегда замечают змей издалека, а Никитин с непривычки пугается каждого подозрительного стебля.

Часто дорогу обступают непроходимым частоколом высоченные и неправдоподобно прямые бамбуки. Под вечер из диких зарослей этих доносятся мрачные рыки, рев, от которого трясутся быки и лошади. Невидимый страшный хозяин джунглей напоминает о себе…

Когда лес особенно густ, — пахнет прелью, налетает комарье, больно жалит людей и скотину.

Попадаются и диковинные рощи баньяна, где все деревья растут из одного. Баньян опустит ветви до земли, и те ветви дадут корни, сами стволами станут. А стволы — в четыре обхвата.