Тверской гость

"Жадные" безобразили. Возле маленького индусского храма, встретившегося на третий день пути, изловили трех ручных священных павлинов, свернули им головы; на одном из привалов, увидев в реке крокодила, принялись, к ужасу сбежавшихся индусов, швырять в него камни, в деревнях гонялись за женщинами, убивали змей, лезли в чужие хижины, как в свои.

Индусы провожали караван взглядами, полными ненависти и презрения.

Никитин попытался усовестить Мустафу, но тот ничему не внял.

— Плевать я хотел на кафиров! — заносчиво заявил он.

В конце концов бесчинства "жадных" отлились им. В большой деревне, где однажды заночевали, два туркмена и один хорасанец умудрились убить корову. В деревне поднялась тревога. В дхарма-сала пришел деревенский брамин. Это был старый, седой индус с алым трезубцем бога Шивы на высоком смуглом челе, медлительный и сдержанный.

Он вежливо просил объяснить людям, что корова — животное священное, которое убивать нельзя.

"Жадные" выбранили брамина, плевали ему под ноги, а тушу освежевали и стали жарить.

Хасан тревожно посоветовал Никитину уйти к биринджарам. Те никогда не стояли в деревнях, а разбивали свои дырявые шатры где-нибудь поблизости, окружая лагерь фургонами. Никитин, видевший, что деревня гудит, как улей, согласился. Они перебрались к племени погонщиков, не очень дружелюбно, но все же пустившего их к себе.

Всю ночь просидели они возле одного из шатров, не рискнув забраться в этот грязный, кишевший паразитами приют.

Опасения были не напрасны. Утром из деревни прибежали Мустафа и еще несколько "жадных", заявили, что двое человек пропало: один из туркмен и хорасанец, убившие корову. Второй туркмен жив пока что.

— Надо разорить этих кафиров! — орал Мустафа.

Никитин не пожелал слушать разъяренных искателей наживы.

После этого случая "жадные" немного попритихли.

— Вы еще легко отделались, — сказал как-то Мустафе Хасан. — Вас всех бы могли перебить. У индусов это самый страшный грех — убить корову. Тут они беспощадны.

— Мы взялись бы за оружие! — окрысился гератец.

— Что пользы убеждать слабоумного! — вздохнул один из купцов, Ахмат. Вас не более пятидесяти, а кафиров сотни.

Гератец обиженно промолчал.

Никитин осторожно задел Ахмата:

— А все же считаешься с ними…

— Глупо испытывать терпение сильнейшего, — равнодушно ответил Ахмат. Мы не в Бидаре.

"А едешь-то ты, ходжа, как по чужой земле! — отметил про себя Никитин. — Не ты здесь хозяин!"

Дорожное происшествие еще более укрепило в нем интерес к индусам.

Как живут? Что делают? Во что веруют?

Удивляясь бедности встречавшихся деревень, он спрашивал Ахмада о земле, о налогах.

— Вся земля принадлежит султану, — объяснял попутчик. Страна поделена на восемь тарафов, а каждый тараф — на несколько иктов. Икты даются в пожизненное владение иктадарам — военачальникам тарафдара.

— Налоги-то кто собирает? Иктадар?

— Нет. Он дает на откуп богатым людям. Даже купцам. Те — другим, помельче. А кто помельче — совсем мелким.

— Зачем же так?

— Удобно. Никто не возится со сбором, кроме мелкого люда, а богатые получают свое все равно, будет урожай или нет.

Подумав, Никитин неуверенно сказал:

— Произволу больно много может выйти. Ведь ясно, если я плачу тебе динар, то мне хочется и себе что-то оставить. Стало быть, я на тех, кто ниже, жать буду… А мужику на кого жать? На землю? А коли недород?

— Великим визирем тебе, Юсуф, никогда не быть! Кто же печалится о благе земледельца? Да на какие же средства содержались бы армия, двор, чем жила бы торговля?! Аллах каждому уготовил свой путь. Крестьянин должен трудиться и платить налоги. Вот и все.

— Так, так… А подати одинаковые, что у мусульман, что у индусов?

— Одинаковые. Только индусы еще особый налог платят.

— За что?

— За то, что они индусы.

— А они виноваты в этом нешто?

— Странный вопрос! — оскорблено отозвался Ахмат. — Законы ислама освятили этот налог.

— М-да. А вот у нас на Руси есть Касимов город. Его наш великий князь татарам отдал. Мы русские, христиане, а они татары, мусульмане… С них, выходит, особо тоже брать надо?

— То мусульмане, а то кафиры.

— А у нас разницы нет.

— Не может быть! Что ж, берут с татар налог?

— В том-то и дело, что не берут.

— Ага! Ваш князь умнее тебя!

Ахмат торжествовал. Никитин поморщился.

— Да ты глянь, ведь обобран у вас народ до нитки! Я как приехал, все дивился — голых сколько! А теперь вижу: обнищали люди, даже прикрыться им нечем! Это хорошо?

Ахмат прищуривался:

— Забудь эти речи. До добра они не доведут.

— Нет, ничего. Я просто примечаю.

А дорога все длилась. Караван все дальше углублялся в страну. Начались плоскогорья Декана. Джунгли стали низкорослы, вместо рисовых полей и болотистых лощин потянулись каменистые просторы, ржавые холмы. Кустарники и деревья стояли голые: время дождей кончилось, и листва здесь облетела от жары.

Поселения жались к воде. Никитин поражался трудолюбию жителей, сооружавших на реках десятки плотин, устроивших сотни прудов, уступами тянувшихся друг за другом, прорывших тысячи каналов на свои клочкастые поля.

— Тут дождей мало выпадает! — пояснил Ахмат.