Твёрдость по Бринеллю

Через неделю Шурик снова позвонил. «Поедем на дачу». — «Не знаю. Позвони позже.» А позже к ней снова завалились гости, и она, никуда ехать не собиравшаяся, на следующий его звонок отвечала уже почему-то извиняющимся тоном: «В следующий раз», — хотя никакого следующего раза быть не могло, и могла она только, мысленно, показать ему «фигу», по старинке, — от этой привычки она еще не успела избавиться.

Но он, как видно, оставлять ее так просто не хотел и был на удивление напорист и постоянен, в отличие от себя же, молодого. Оставив на время вопрос о даче, он вдруг пригласил ее в кино, да еще в кинотеатр, ближайший к его дому. «Хм… — засомневалась Марина. — Ему что, все равно, с кем его увидят в кино знакомые? (Она не знала, что его сверстники по кинотеатрам давно не ходят…) А где же жена? Уж не дома ли сидит?»

Но кино — это не дача, можно было дать согласие. И, придя почти в совершенное равновесие, Марина отправилась к кинотеатру.

Пришла она почему-то рано, с необычным и удивительным подъемом в душе — свидание! — и, увидев у входа знакомого, совсем юного мальчика, но приметно-высокого такого, проболтала с ним минут пять. И вдруг видит: идет. Ага, необходимые меры предосторожности все же приняты: на нем старый, еще той давности, тулуп, а не обычное его пальто. Да и кинотеатр — из наименее посещаемых… Подошел, неодобрительно стрельнул глазами на мальчика — Марина только хохотнула про себя: «Смотри, смотри, он тебе в сыновья годится… Впрочем, и мне, пожалуй, тоже… Тем забавнее». Мальчик откланялся, тоже неодобрительно посмотрев на дядьку в папахе, и они вошли в зал.

Картина оказалась поганой. Ну что ж. Время провели, хоть и без пользы. Все равно Марина в кино уже полгода не выбиралась — не с кем ходить, а одной лень.

Потом он чинно довел ее до дома, о чем говорили — Марина не запомнила: просто о пустяках, о детях может быть. У него две девчонки, у Марины две; он своих поминал — Марина старалась пропускать это мимо ушей; она про своих что-то говорила — но знала, что его, как любого родителя, тоже только свои дети интересуют. У крыльца ее они расстались, раскланялись, а спать Марина легла, как будто и не было ничего.

С тех пор Шурик звонил, не забывал.

Не прошло недели — снова приглашение на дачу. Отказываться было уже просто неудобно. «А что: от меня убудет? Съезжу, посмотрю. Из любопытства. Вольностей, естественно, никаких — он мужик, как помнится, не нахальный, и даже наоборот, а я сама к нему на грудь за гору золота не брошусь — ничем не заслужил. Отчего б не съездить? Развеяться хоть.» Согласилась.

Вот едут. Ночь на дворе, снег блестит, а они — куда-то в лес. Одни. Марина старалась думать только о дороге — нейтрализовать сразу любые попытки воспоминаний, да память и сама осторожничала: ничего «лишнего» не выдавала. Вот Шурик, он ведет машину, они едут на дачу, а о прошлом — ни гу-гу. Все забыто начисто. Так нужно. Потому что нужно еще жить.

А сердце: тук-тук-тук… Что там, впереди? Вдруг — бросится на колени перед ней: «Любил всю жизнь, люблю, но… долг чести, не мог иначе…» Нет, это мечты. Он не таков. У него все на полунамеках. Мол, как хочешь понимай, а в случае чего и отказаться можно: «Не имел этого в виду, не так поняла…» Тогда — может, так: обнимет… Нет, объяснения не представить даже. Но полунамеков она больше не примет. Хватит. Только все начистоту, открытым текстом, так сказать.

После недолгой езды по сказочно-зимнему лесу они подъехали к даче. Дом был довольно странной архитектуры — конечно же нездешней, чтобы не так, как у других. Были на участке и баня, и теплица, и добротный бетонный колодец, а вот крыльца у дома еще не было.

— Долго ж ты строишь, — удивилась Марина.

— Двенадцать лет, — опечаловался Шурик. — Мужиков в семье нет, помогать некому.

Внутри дом, к удивлению Марины, был также не закончен, а точнее, еще не начат. Стены и печка, больше ничего. Но, по хвастливым рассказам Шурика, здесь должно быть все грандиозно: отопление, душ, камин и прочие предметы особого дачного шика, которые, по мнению Марины, требуют больше ухода за ними, чем приносят пользы, и простому человеку вовсе не нужны.

— Ну, до смерти закончишь, — обнадежила его Марина, поражаясь тому, зачем человеку, имеющему в двадцати минутах езды отсюда городское жилье, нужно строить еще дом — грандиозное сооружение, всю жизнь по крупицам стаскивая сюда добро, деньги, ни там ни сям не живя полнокровно, разрываясь и вкладывая всю жизнь свою в эту вот громадину. Зачем? Ради детей? Так ничего, напоминавшего о присутствии детей, да и хозяйки, в доме не было — видно, не очень-то они затею папеньки жалуют.

Но Шурик думал иначе и делал все не как-нибудь, а на совесть. Марина знала подобных ему людей, тоже отличающихся особой такой тщательностью, и сейчас вдруг сделала неожиданный вывод, что тщательность — это, пожалуй, первейший признак махрового обывателя. Ну что ж, Шурик, как ни прискорбно, в эту категорию входил плотно, без зазора.

В холодной избе сидеть было неинтересно. «Зачем он меня сюда притащил? Чтоб дело своей жизни показать?»