Твист на банке из-под шпрот. Сборник рассказов CWS

Вася запирается в кабине и медленно трогается. Он проезжает обычным кругом – пришел час продуктовых сумок – потом снова тормозит у того же магазина. Народ уже разошелся, только старик в фуражке дремлет на лавке.

Вася тянет за рычаг, и щетинистый валик опускается на асфальт. Рев трактора мешается с шорохом огромной метлы, скребущей выстуженный асфальт, и Вася тихонько подпевает им. Он выруливает на улицу и включает ночной прожектор.

Осталось пять кругов.

Ирина Жукова. Колыбельная для снега

Крик раздался рано, даже раньше, чем обычно.

Во сне мартовский снег летел вверх. Играла дедова свирель, а снег танцевал. А потом раздался крик, и сон облетел и истаял.

Была надежда, что дом, полный теней и древесного духа, научит этого ребенка спать. Куда там.

– Ты не жаворонок, Грохотун, ты какая-то неизвестная птица. – Саша разблокировала экран, подняла над лицом и чуть не уронила. – Пять утра! Превзошел себя.

– Нём!

– Да поняла я. Щас. – Кинув в сборный манеж пару игрушек, Саша вышла из натопленной спальни. Пол в ванной был ледяным – оставила вчера в окне щель, подперев створку стопкой журналов, да и забыла, умаялась за переезд.

Пока почистила зубы, ступни занемели. Саша глядела на себя в древнее пятнистое зеркало дубового умывальника, который дед выстрогал сам. Мерно шуршала щетка, гудел из коридора электрический щиток, пела за окном птица. И Саша вдруг почти вспомнила, почти почувствовала… Но закричал Грохотун, и мираж снова отступил.

Подхватив сына под мышку, она забубнила-запела ему что-то нежное, сбиваясь в ритме, и прошла на кухню, распахивая двери и включая везде свет.

– Не пой. Не пой! Нет! Папа пой.

– Папа не хочет нам больше петь, прости.

Лязгая кастрюлями и сковородами, Саша пыталась найти посудину нужного размера, чтобы сварить кашу. Не нашла, сдалась и взяла большую эмалированную миску, плеснула воды на два пальца, и с чувством грохнула ее на плиту.

– Шпах!

– Чтобы это ни значило, согласна. – Саша потерла себя по плечам.

У деда во всем были размеренность и порядок: в посуде и утвари, книгах и журналах, в инструментах, заполняющих полки. Надо только понять, где что. Саша не унаследовала, кроме этого дома, ничего – ни музыкального таланта деда, ни его способности обуздать хаос.

Больше всего Саша любила его свирели. Когда дед играл, мир становился четче, понятнее. «А теперь – плясовую!» – и все вокруг подчинялось его мотиву. И даже снег летел вверх.

Грохотун возил ложкой в тугой каше, другой рукой отстукивал сухарем по столу что-то замысловатое. Саша распахнула дверь на крыльцо. В поле еще лежал снег, и по краю его, там, где уже обнажилась земля, медленно ходили черные птицы.

Саша вспомнила, как в таком же марте до рассвета что-то читала под мерный перестук дедовых инструментов. Дед зашел к ней и, чтобы не разбудить домашних, позвал на крыльцо, показать новую, готовую свирель. И играл. Дыхание спящего дома, редкое уханье совы, тонкое пение одинокой птицы и редкий гудок ночного поезда. Саша, наконец, вспомнила и подхватила без слов эту мелодию.

Испугавшись, что Грохотун расскандалится, резко обернулась.

Он сидел совсем рядом, закутанный в ее кофту, и с ритмичным рокотом катал по полу яблоко с мятым боком.

– Пой. Мама, пой еще.

И она запела. А мартовский снег, вдруг поплывший над полем, дрогнул и полетел. Вверх.

Нонна Гудиева. Говóря

Привет, Тим!

Не волнуйся, я уже в Москве, в аэропорту, и совсем скоро буду дома, в Нью-Йорке, но мне не терпится с тобой поделиться.

За несколько дней жизни в деревне я отвыкла от цивилизации, там нет сотовой связи, и только теперь я могу написать тебе про свое приключение!

Десять дней назад, в Москве, после окончания моей стажировки, Оля, она будущий лингвист, предложила мне поехать с ней в лингвистическую экспедицию, в поморскую деревню – Ставреньгу.

Тим, у моей бабушки был давний друг, русский, родом из этих мест, они познакомились на фронте, во время Второй мировой, мы в семье хорошо знали эту историю – они переписывались, писали друг другу бумажные письма. Он несколько лет назад умер, близких у него не осталось, и бабушке не сообщили, кто его хоронил, есть ли памятник на могиле, а для нее важно было знать, что могила не заброшена. Бабушка всегда любила Россию, и только благодаря ей я говорю на русском без акцента.

И я решила лететь с Олей в Ставреньгу, чтобы найти его могилу…

Дорога заняла около трех суток – перелет до Архангельска, два поезда, 10 часов на уазике по бездорожью среди тайги, паром. С каждой новой сменой транспорта мне казалось, что я все больше проваливаюсь в прошлое.

Ставреньга похожа на лунный кратер в окружении полей, в этой деревне все избы будто водят хоровод вокруг ушедшего древнего озера. На домах, как паутина, растянуты рыболовные сети, а старые баркасы похожи на мертвых китов с обнажившимся позвоночником и ребрами.