Твое тепло (СИ)

      По улицам текли потоки людей - старший храмовник запретил разгонять их по домам: если крепостные стены стали клеткой, а стражи могут перевернуть дом вверх дном, надо оставить право хотя бы на этот осколок обычной жизни. Беглянка, конечно, может скрыться в толпе, но если такой фокус удастся со стражами, то с Аланом - нет.

      ... Говорят, есть такая штука - калейдоскоп. Если смотреть в него и вращать какие-то детали, увидишь нескончаемое множество затейливых узоров всех цветов радуги. Наверное, эти потоки людей можно сравнить с калейдоскопом или с радугой: неповторимые оттенки тепла и холода, их смешение и сочетание, яркие вспышки и тусклое излучение...

      Алан никогда не видел калейдоскопа. И радуги тоже.

      Он был нелюдем. А нелюди рождаются без глаз.

      Балиор лишает этих существ человеческого зрения, даруя им другое, более совершенное.

      Когда-то нелюди были посланы на землю в помощь храмовникам. Человеку сложно быть беспристрастным, человеку трудно отличить правду и истину от лжи и заблуждения, когда он видит лишь вещи, явления и других людей. Даже если этот человек - слуга Балиора. А значит, невозможен и справедливый храмовый суд как воплощение божественной справедливости.

      Нелюдь же чувствует не только тепло и холод, а эмоции и чувства людей, в тепле и холоде выраженные. Но, несмотря на очевидную пользу и благословение свыше, этих существ боятся, часто - ненавидят.

      Алан слышал, что рядом с ним людьми овладевает ощущение безвозвратной утраты чего-то важного, ценного. А еще чувствуют при этом неудобство, неуверенность, страх, доходит порой до слепого ужаса. Алан знал: так бывает из-за того, что он тянет в себя человеческое тепло, а потому старался делать это незаметней. Но совсем не делать не мог. Человеческое тепло - пища, воздух нелюдя, без которых ему не выжить.

      Бурлящая людская река разбивалась перед идущим навстречу Аланом на два жмущихся к стенам домов ручейка. Он был похож на них: серый плащ с накинутым на голову капюшоном (сколько еще горожан, поежившись от холода, надели сегодня такие?), тело вполне человеческое (и отличий-то лишь худощавость да рост чуть выше среднего). Вот только на месте глаз - повязка. И нет ни трости, ни поводыря, ни осторожности в движениях, какая бывает у слепцов. Но люди не заметили бы и этого, не будь особо чутья, не будь необъяснимого страха, заставлявшего их поднимать головы и присматриваться к его источнику.

      Впрочем, люди не зря боялись...

      Глупая, глупая баронесса! На что она надеялась? Разве она не слышала историй, которыми сызмальства пугают детей? Историй о том, как нелюди высасывают из человека все тепло без остатка, оставляя лишь холодное безжизненное тело. Как и все ужасные истории, эта правдива лишь наполовину: взрослый, умеющий себя контролировать нелюдь никогда не поступит так; но вот ребенку, живущему лишь сиюминутными влечениями, ничего не стоит «выпить до дна» свою кормилицу или храмовника-воспитателя.

      Алан свернул в подворотню, прочь от радужного потока, пропитанного боязливым морозцем. Улочки здесь были совсем узкие: двоим только боком разминуться. Влажные каменные стены домов нависали, давили с обеих сторон и пропускали, пропускали наружу человеческое тепло.

      В доме по левую руку дряхлый полузрячий старичок кричал на единственную дочь, безответную, уставшую от жизни старую деву. А в доме по правую руку свирепый муж в приступе белой горячки гонял жену по тесной комнатенке на глазах у забившихся в угол детей.

      Оба они - и отец и муж - имели право. Сам Балиор дал его. Только почему, несмотря на божественное благословение, тепло этих людей было таким горьким, неприятным? Оно падало на дно колодца, слишком быстро растворяясь, разлетаясь, пропадая. То тепло, которое едва насыщает нелюдя, человека разрушает, отравляет.

      Но дальше, в самом конце улицы, померещилось другое: густое, сладостное, чистое. Алан потянул его в себя и, не удержавшись, сам потянулся к этому теплу. Медленно-медленно он приближался к тупичку в лабиринте домов, к заветному питательному источнику. Туда, где маленький мальчик играл с подобранным где-то щенком. Любимой псине он соорудил, как смог, жилище из досок и тряпок и подкармливал ее своей едой, которую тайком недоедал и припрятывал за пазуху.

      Эмоции детей чисты и просты, будь то искренняя радость или испепеляющая злость, в них мало взрослых оттенков и примесей. Этот ребенок был счастлив, беззаботно, безоговорочно счастлив. Такое редкое, такое вкусное тепло...

      Алана затрясло от нетерпения. Захотелось выпить все, сразу, одним глотком!

      Еле сдерживаясь, он совсем забыл о том, что происходит вокруг.

      А он тем временем уже вышел из тени домов и медленно надвигался на ребенка.

      Щенок зарычал и зашелся визгливым тявканьем. Мальчик вздрогнул и обернулся.

      Только что мягкие, светлые, так хорошо согревавшие лучи вмиг обратились в ледяные стрелы. Алан покачнулся от неожиданности и резкой едва выносимой боли.