Твой билет в любовь

Анастасия Доронина Твой билет в любовь

Кира ехала в метро и ругала себя последними словами.

Ну кто, кто заставил ее соврать? Да еще так бездарно!

А все из-за этой курицы, Наташки. Полгода назад коллеге подвернулся какой-то на редкость роскошный любовнику нашпигованный долларами как зеленый салат витаминами. Ничего не скажешь, Наташка — зверски красивая девчонка, невысокая, длинноногая, а пухлые, как у Анджелины Джоли, губы и огромные, сочного коричневого цвета глаза и вовсе придают ее внешности нечто колдовское. Другое дело, что мозги у Натахи явно такие же прямые, как ее ноги — ну совершенно без извилин!

Но мужикам любого возраста, семейного положения, цвета и сорта, которые прилеплялись к Наташке сразу же, как только она появлялась на улице без сопровождения, до ее мозгов было меньше всего дела.

Натаха и сама этого не скрывала, а может, просто не догадывалась, что надо бы попридержать язычок.

Четыре разновозрастные работницы бухгалтерии обнищавшей картонажной фабрики вот уже четвертый год подряд — с момента появления Наташки в конторе — начинали день с того, что выслушивали очередной рассказ о ее похождениях.

Предугадать заранее, с какого именно события в Наташкином изложении начнется день, было невозможно. Один раз она, едва скинув белую шубку, вытянула руку и продемонстрировала сослуживицам оттопыренный мизинец:

— Вот. Это мне Козлик подарил. Сказал, что я — Мадонна…

Козликом назывался низкорослый толстячок с выпученными глазами, который таскался за Наташкой на почтительном расстоянии добрых две недели, прежде чем решиться подойти познакомиться. А познакомившись, дней десять обожествлял избранницу, существенно растрясая семейный (Козлик оказался женатым) бюджет.

Другой раз зареванная, с дрожащим подбородком, Наташка выставила на обозрение охающим коллегам лиловый фингал, на время затмивший сияние левого глаза:

— Вот. Это Жорик подарил. Сказал, что я — шлюха!

Жорик был обладателем налитых железной боксерской силой кулаков и настолько взрывного нрава, что Наташка вздохнула с большим облегчением, когда его посадили за пьяную драку в придорожном кафе.

А зимой, когда московские улицы погрузились в тоску, и небо было затянуто унылым сизым маревом, и сапоги разъезжались на облепившей тротуары грязной каше из раскисшего снега и химической соли, возбужденная Наташка ворвалась в бухгалтерию с новостью:

— Еду в Париж! На рождественские каникулы! Вот! Это Любшин подарил! Сказал: «Увидеть Париж — и умереть!»

Этот Любшин оказался наиболее интеллигентным из всех Наташкиных воздыхателей. Правда, он продержался возле нее не более месяца, но Наташке, мечтавшей о Париже, как малолетние дети мечтают о сказке, десяти проведенных в столице мира дней хватило на целый каскад воспоминаний:

— На Монмартре мы пили абсент… А на Рю де ля Пэ смотрели канкан… Ой, девочки. а какие там цены! Особенно в Мулен Руж!

Кира смотрела на Наташку, прижмурившую глаза, чтобы вид разваливающихся от старости стенных шкафов в их родной бухгалтерии не мешал предаваться воспоминаниям, и пыталась презирать эту дурочку. Но… не получалось.

Вместо гордого чувства в Кирино сердце вползала позорная зависть. А в ушах звенела музыка маленьких баров и отрытых кафе, сияла огнями Эйфелева башня, кипела пузырьками настоящая «Вдова Клико» и звали к себе улочки старого Парижа… Увидеть Лувр, прикоснуться к стенам Нотр Дам, получить массу фантастических впечатлений — да ей бы на всю жизнь хватило!

Как она хотела в Париж! Как многое она успела бы там посмотреть!

Полгода Наташка гремела цветными стекляшками воспоминаний, вызывая в Кире никак не проходящее раздражение. А когда настала пора отпусков и бухгалтерия начала строить планы, Кира взяла и поступила как последняя дура.

Татьяна Витальевна, начальница, сказала:

— Кто куда, а я на дачу. У меня, девочки, двое спиногрызов на все лето осядут. — «Спиногрызами» она называла внуков, шести и восьми лет, которые, зная о мягком сердце бабули, крутили Татьяной Витальевной, как хотели. — Дочка с зятем, может быть, на пару недель куда-нибудь в Анапу вырвутся, а мне морковку полоть, клубнику растить, одним словом, шевелись, бабка!

— А я к брату поеду, во Владивосток, — вздохнула тощая Алена. Уголки ее губ всегда были опущены книзу, даже если она улыбалась. — Брат там дом строит, надо помочь. За строителями последить, кашеварить, то да се…

Наташка молчала. И только переводила красивые, но бесконечно тупые глаза поочередно на каждую из своих товарок: строить планы более чем на три дня вперед она была не в состоянии.

— Кир, а ты? — спросила Алена. Она просунула под пачку бумаг здоровенный дырокол и приготовилась поднажать на него как следует: компостер у них был тугой и старый, помнивший еще нашествие татаро-монгольского ига.

— Я?.. — очнулась Кира. И тряхнула головой с кое-как подобранными первой попавшейся под руку заколкой прядями: из-за лишних десяти минут сна сегодня утром она опять поленилась возиться с прической. — Я… А я в Ниццу собираюсь. На Лазурный берег. В бухту Ангелов.