Твой друг<br />(Сборник)

Теперь на мне нет ни погон, ни шинели, у меня отныне не только одежда, но и фамилия другая: я уже не Тростникова, а Мазорина. Мы поженились сразу же, как меня демобилизовали. Учусь в ветеринарном институте. Это Александр Павлович настоял, чтобы я пошла учиться.

И вот возник вопрос: как быть с Альфом? Я весь день на учебе в институте, а у Александра Павловича началась полоса бесконечных командировок (он теперь связан по своей работе с клубами собаководства всей страны). Альф целыми сутками сидел взаперти.

Как раз в эту пору один давний товарищ Александра Павловича обратился к нему с просьбой: не подыщет ли он ему хорошую собаку для дачи. Мы посовещались между собой и решили отдать Альфа ему. Пусть поживет вольготно на старости. По нашим подсчетам, ему было уже не менее двенадцати лет.

Нет, отдали не совсем, конечно, а временно, пока не кончатся командировки Александра Павловича и не устроимся с квартирой, чтобы можно было держать собаку, не мешая соседям.

Вместе отвезли Альфа на его новое местожительство, удостоверились, что ему там действительно будет хорошо. На даче был чудесный сад, в котором Альф мог бегать с утра до ночи, все члены семьи от мала до велика обожали животных и не скупились на внимание к собаке… Словом, мы уехали оттуда успокоенные, в полной уверенности, что лучшего места для нашего друга нечего желать.

К нашей радости, Альф переносил разлуку с нами довольно спокойно. Тем более, что Александр Павлович часто навещал его. Так прошло месяца полтора. И вдруг тревожный вызов по телефону — приезжайте немедленно, с Альфом плохо.

Мы бросили все дела и поспешили на помощь, но когда приехали, все было кончено.

— Ел траву? — спросил Александр Павлович.

— Ел.

Все стало ясно.

Однажды этот собачий инстинкт едва не привел к преждевременной гибели нашего четвероногого товарища. На этот раз рядом с Альфом не было друга, хорошо знавшего его недуги.

Однажды Александр Павлович сказал: «Друзей не продают». Я могла бы добавить теперь, что и не отдают.

Альф был уже старик. И все-таки так тяжело стало от того, что его нет больше, что он никогда не подойдет и не положит голову на колени, не посмотрит на тебя таким умным и таким печальным взглядом… Прощай, Альф, прощай наш верный друг, прошедший вместе с нами все испытания военных лет!

Что сказать еще?

Мы часто вспоминаем нашу фронтовую жизнь. В ней было много такого, чего я ни за что не хотела бы пережить еще раз, но было и хорошее, даже прекрасное. Никогда мне не забыть моих товарищей, которые так старались скрасить и облегчить мое фронтовое житье-бытье, ибо если солдатская служба подчас тяжела для мужчины, то для девушки — тем более.

Мы вспоминаем и ту собачонку на призывном пункте, которая привела меня в минно-розыскное подразделение. Право, странно, как иногда случай может повлиять на всю нашу жизнь!

— Но если бы не она, я не встретил бы тебя… — говорит мне при этом Александр Павлович.

Мститель

1

Известно, что, когда соберутся несколько любителей собак, разговоров не оберешься. А нас было четверо, и все закоренелые «собачники»: Сергей Александрович, много лет руководивший клубом служебного собаководства, полковник в отставке, недавно вернувшийся из Германии, еще один член нашего клуба — бухгалтер по профессии и я.

Все мы хорошо знали друг друга, но не встречались давно, так как прошедшая война разметала людей, и только вот теперь, когда наконец буря пронеслась и страна снова вернулась к мирной жизни, мы собрались, чтобы отвести душу в дружеской беседе. Поговорить нам было о чем.

Сергей Александрович был все таким же, каким я знавал его в былые времена: оживленным, смуглолицым, с громким голосом, силе которого мы не раз дивились, когда он раздавал призы на ринге, с прежней юношеской подвижностью и ловкостью в худощавой подтянутой фигуре; лишь пробивающаяся в черных волосах седина напоминала о том, что все мы стали значительно старше. На правой половине груди его была нашивка, свидетельствующая о перенесенном тяжелом ранении, — память о Сталинграде, на левой — орден Красного Знамени и ряд медалей, в том числе за оборону Москвы, за взятие Будапешта и Вены. На груди же полковника было столько орденских планок, что от них рябило в глазах.

Бухгалтер как всегда держался в тени. В клубе этот человек слыл чудаком. Говорили, что перед войной он пережил какую-то тяжелую семейную драму, после чего сделался замкнутым, ушел в себя. Малоразговорчивый и сдержанный, он оставался верен себе и в этот вечер: больше слушал, ограничиваясь только отрывочными, всегда сказанными к делу, репликами.