Твой друг (Сборник по собаководству, 1973 г.)

Старик курил трубку. Старуха тоже курила трубку. В печи хрустели дрова.

— Теловек! — сказал старый манси. — Протай мне сопаку.

— Нет, — ответил Милютин. — Эта собака не продается, отец.

— Зачем тепе сопака? — покачиваясь, продолжал манси.

— Зачем? Зачем… Не могу я тебе это сказать, отец.

— Теловек! Зачем тепе в гороте сопака? Я путу стесь умирать, она путет стесь умирать, — протай мне сопаку!

— Нет, отец.

— Тай вотки! — сказал манси жене. Старуха поставила на стол еще кастрюлю и блюдо с мясом.

Урман взглянул на блюдо и подошел ближе. Милютин нежно обнял его за шею.

— Ни за что не отдам. Нет у меня никакого города. Никого нет. Только Урман. Не отдам.

Милютин впервые сказал о себе так много.

У него, действительно, не было никого. Родители давно умерли. Жена бросила его квартиру со стеллажами, набитыми разноцветными камнями, и ушла.

Кончался полевой сезон, и его товарищи разъезжались по домам, а он устраивался в новую экспедицию, и так уже много лет.

То ли он отвык от прежней жизни, то ли привык к новой, но все считал правильным и нестрашным. Тайга теперь не та, что была раньше. Ее обживают. Но даже там, где жизнь человеческая еще не коснулась тайги, он не испытывал одиночества. С ним был Урман.

С такой собакой жизнь была проще и надежнее.

…Старик взял со стола кусок мяса и бросил его собаке.

— Он не ест из чужих рук, — сказал Милютин. — Не корми его, не надо.

— Правильный сопака, — с уважением сказал старик. — Семь шкур даю за него — проташь?

— Нет, отец.

Манси сплюнул и вышел из избы.

Старуха кинулась к Милютину и жарко зашептала:

— Турной тфоя голофа! Сопака ходит пурунтук, пелка, сополь, а ты ее на метфеть! Он знает сопака. Он люпит сопака. Он не спортит сопака. Ты спортишь сопака.

— Не шуми, бабка, — твердо сказал Милютин. — Завтра я уйду отсюда. Мне надо работать. Покажи, где я могу лечь.

— Фон лошись. Угол лошись.

Милютин постелил себе, где указала старуха. Урман улегся у него в ногах, и Милютин накрыл его шкурой.

…Милютин крепко спал, когда вошел старый манси. Урман поднял голову и посмотрел на старика. Манси бесшумно подошел к нему и поставил перед мордой миску. И так же бесшумно отошел, сел за стол и раскурил трубку. Старуха полезла на печь набивать патроны.

Урман заглянул в миску, и вдруг что-то резкое ударило ему в нос. Запах был силен, знаком и незнаком. Урман поднялся на лапы. Принюхался к миске. То, что было в ней, пахло по-разному. Медвежьим салом, кабаргой, «собачьей травой».

Но не эти запахи подняли его на лапы.

То, что было в миске, источало запах суки.

Резкий, пьянительный запах вспорол память, обнажив душные ночи, белый оскал морд и веселый хоровод забегающих в хвост друг другу окрестных собак.

Урман схватил кусок того, что было в миске.

Милютин проснулся поздно, с больной головой. Вчера он выпил много брусничной водки. Урман лежал у печи и смотрел, как Милютин одевается.

— Что же ты меня не разбудил? — обидчиво сказал ему Милютин. Собака завиляла хвостом.

Милютин натянул сапоги, надел рюкзак, перекинул через плечо ружье и сказал:

— Пойдем, Урман.

Собака вытянула шею и тихо поскулила.

Старик сидел за столом и, посапывая, пил чай. Старуха на печи набивала патроны.

— Пойдем, Урман, — повторил Милютин. — Ну, старик, пойдем! Урман посмотрел на него и отвернулся.

— Урман, — сказал Милютин, — что с тобой?

Он взял его лапы, осмотрел когти. Нет, все в порядке.

— Урманыч! Ну, пойдем…

Собака тихо скулила, не поворачивая к нему головы. Милютин скинул рюкзак, ружье и присел перед Урманом на корточки.

— Урманыч… — сказал он ласково. — Хороший мой… Добрый мой… Урманыч…

И вдруг случилось неожиданное — Урман поднялся с пола и пошел прочь от него, не оглядываясь.

— Урман! — закричал Милютин. — Ко мне!! Урман ответил ему: «Ррр».

Одним прыжком Милютин догнал его и, обняв ладонями морду, повернул к себе. Урман вырвался и отошел в дальний угол избы.

Милютин закрыл лицо руками. От рук пахло. Милютин понюхал пальцы, посмотрел на Урмана, на миску с объедками, на старого манси…

— Что ты с ним сделал! — хрипло сказал он.

— Правильный сопака. Не ест с тюсых рук.

Милютин смотрел в истрескавшееся от крепких морозов и долгой жизни лицо старика, и его захлестнула самая большая обида, на какую только способен человек.

— Э-эх, отец… — горько сказал Милютин. — Не куплю, так украду, да?

— Я не крал сопака.

— Ты увел ее. Не надо врать, старик. Когда я начинал ходить в тайгу, я помогал охотникам варить приманки.

Старик допил чай и достал трубку. Невозмутимо и легко раскурил ее. За оконцем зимовья дремали кедры.

— Урман… — тихо сказал Милютин, но ничего не услышал в ответ. Устало поднял он с пола рюкзак и ружье. Дружно заныли плечи под лямками и поникли под тяжестью рюкзака. А зачем ему это медвежье бедро? Раньше они были вдвоем. А теперь он и так проживет. Милютин вытащил из рюкзака мясо и положил его на пол зимовья. Но спине не стало легче. Он перебросил через шею ремень от ружья и побрел к двери.

— Урманыч… — уже в дверях позвал он в последний раз и вышел. Он не думал о дороге. Чутье опытного геолога удерживало его в правильном направлении.