Твои губы - судьба моей кожи (СИ)

Но с Чонином… С Чонином Сэхун хотел по-настоящему, а не ради игры на публику. Даже если бы потом Сэхуна вернули дяде, уже всё равно. Чонину Сэхун отдал бы всё, что у него было — от невинности до сердца и души. Вернуться к дяде Сэхун предпочитал пустым и ничего не стоящим — пусть удавится от бессилия и лопнет от злости, и ни гроша на Сэхуне не заработает.

Сэхун заботливо отвёл влажную чёлку со лба Чонина и потёрся губами о подбородок.

— Я рад, что предложение мне сделал именно ты. Даже если оно фальшивое, — прошептал он, поймав затуманенный взгляд. Океан изумления в обрамлении густых ресниц разливался с тягучей медлительностью и чарующей красотой, пока над ним не сомкнулись веки под музыку тихого стона, сплетённого с шумом бесконечного дождя. Сэхун провёл пальцами по острой линии нижней челюсти, огладил ладонью шею и остановил её на груди слева — над сердцем. Чтобы стучало в ладонь, пока пальцы другой руки терпко ныли от боли, потому что Чонин так их и не отпустил.

Чонина хотелось трогать. Хотелось трогать так сильно, что у Сэхуна всё зудело и чесалось. Он держался только потому, что понимал: это всё из-за него, только из-за него. Чонин думал о нём, и потому мучился сейчас и терпел. Но трогать Чонина хотелось всё равно. Как будто руки Сэхуна специально придумали для того, чтобы прикасаться к Чонину. И Чонина придумали, чтобы он прикасался к Сэхуну.

Раньше Сэхун видел пресловутые узлы на картинках в учебниках, и они пугали. В Чонине его ничто не пугало. В Чонине для него идеальным было всё. От прижавшихся к его шее губ до кончиков ногтей на пальцах ног.

Дождь не закончился даже тогда, когда Чонина отпустило. Они выбрались из воды, приткнулись в углу, где было посуше, и приникли друг к другу, чтобы сохранить тепло. Чонин походил на грелку, но обнимал Сэхуна крепко, запретив ёрзать. “Жар” никуда не делся, но без провокаций Чонин хотя бы держался. Всего лишь смущал Сэхуна горячей твёрдостью, прижатой к животу, и тяжёлым дыханием, но держался.

Сэхун жадно тянул носом смесь из запахов кедра и сандала, тихо лежал, обнимал Чонина и слушал шум дождя.

— Ты сказал…

— Как ты познакомился с ним? — торопливо спросил Сэхун, нутром почуяв, о чём хотел узнать Чонин.

— С кем?

— С твоим… омегой. Который был на фото.

— Он был учителем танцев. В колледже, где я учился.

— Как ты?

— Почти. У нас можно было выбрать танцы в качестве учебного предмета, но я не выбирал. Мест не осталось на других профилях, и меня записали туда, где места были.

— Это тебя расстроило? — Сэхун прикрыл глаза, упиваясь гладкостью горячей кожи под пальцами.

— Тогда? Ещё как. При моей репутации танцы были чем-то вроде оскорбления. Директор после кучи прогулов меня притащил в класс за шкирку. Тогда я его и увидел. И увидел танцы по-настоящему. Всё увидел по-другому. Ну и всем, что у меня есть сейчас, я обязан ему, наверное. Ему хватило терпения возиться со мной и показывать весь мир под иным углом. Под тем углом, под которым я никогда не смотрел.

— Плохо верится. Мне кажется, ты был всегда таким, какой сейчас.

— Увы. Полицейские знали меня лучше, чем студенты колледжа и преподаватели. Дважды почти отправляли в исправительный центр. Чудом отмазали тогда. Второй раз за меня поручился Мин, и мне было жутко стыдно перед ним.

— И ты перестал попадать в полицейский участок?

— Если бы. Но попадал уже больше как свидетель или по ошибке. Я тогда был очень вспыльчивым.

— Правда? — Сэхун уткнулся лбом в широкое плечо и улыбнулся.

— Угу. Ну сам знаешь, как это бывает. Слово за слово — и пора тушить пожар.

— Не-а, я не знаю. У меня обычно задница чувствительная на неприятности. В участок я попадал только по собственной воле, или когда мелкие лажали. Так-то я слишком хитрый, чтобы попадаться.

— Ну да, ну да. Оно и видно. Махал ножом без причины недавно не ты ли? А ведь могли и полицию вызвать.

— Ну… — Сэхун на минуту задумался над ответом. — Временами я тоже вспыльчивый.

Чонин тихо засмеялся, уткнувшись носом ему в макушку.

— Чонин?

— М-м-м?

Сэхун сглотнул и крепче вцепился руками.

— Я тебе немножко нравлюсь?

— Ты просто мастер выбирать время для вопросов, — хмыкнул Чонин. — Спроси через пару дней ещё раз, идёт? А то потом придумаешь себе, что я ответил тебе под “жаром”, и начнёшь изводиться.

— Я не…

— В свете твоих недавних высказываний так и будет, я же знаю.

— Каких высказываний?

— Тех, в которых ты приписал мне вселенскую безгреховность, безграничную доброту, примерное сострадание и чёрт знает что ещё. Жду со дня на день просветления и становления Буддой. Буду высшим существом, которому чужды человеческие страсти и всё низменное.

— Я не это имел в виду! — возмутился Сэхун и попытался вывернуться из объятий.

— Тише, не вертись, а то вся моя светлая репутация окончательно пойдёт прахом, и Буддой я никогда не стану. Грехи перевесят.

Сэхун чуть не заскулил от отчаяния.

— О чём ты вообще? При чём тут Будда? Я ничего такого не говорил! Бред какой-то…

— Мысли вслух. Спи, ладно? Альфа в “жаре” — худший собеседник из всех возможных. Мне сложно думать, Сэхун-и. Отвечать на вопросы — тоже. Ты слишком вкусно пахнешь.