Твой образ

Когда «крошке» стукнуло восемьдесят три, она засобиралась в путь, решив прихватить самое важное из своих информационных пожитков. Сборы, однако, затянулись вот уже на два года, и два года часы в ее квартире то и дело выбивались из строя. Часовой мастер, которому она уже надоела, был не в силах ничего изменить: подтолкнет их на короткий срок, глянь, а они опять остановились. Одни за другими — электронный будильник, ручные марки «Ас-ин» и старинные ходики. Плюнула, перестала ходить в мастерскую, а время узнавала по радиосигналам на кухне. И хотя оно застыло на месте, остановилось, она продолжала вставать по утрам, готовить на завтрак геркулесовую кашу, на обед суп с лапшой и ватрушки, продолжала что-то читать, что-то вязать, с кем-то разговаривать. Догадывалась, как сдвинуть время с мертвой точки, но выжидала подходящего случая. Не откровенничать же с первым встречным. Лишь попробуй — не оберешься хлопот и неприятностей, вмиг определят в психушку, и будет она, в свою очередь, думать, что все люди сумасшедшие, ибо даже помечтать не смеют о чуде, о том, что у каждого может оказаться такой вот редкий шанс… Нужно только суметь удержаться на гребнях всех высоких волн и, самое главное, не потерять светящуюся нить памяти. Нить эта вовсе не ослепляет и не висит на шее тяжким грузом. Ее жемчужины рассматриваются каждая в отдельности, ни одна не затмевает другую, все разные, и в новый путь она отправится, как никогда, смело, бесстрашно, даже весело. Между тем в самом начале этой жизни ожерелье было разорвано, много сил ушло на то, чтобы собрать его. Теперь лишь одна мысль омрачала ожидание близкой дороги: некому предложить свое наследство. Единственный сын, поздний и ненаглядный, стал ее бедой и тайной, которую она прячет от людей: вот уже много лет его держат за решеткой, и нет возможности вызволить сына из незаслуженной им неволи. Хорошо хоть добилась разрешения на передачи — потому и печет ватрушки, хрустики и пироги, чтобы хоть на короткий миг окутывать его теплом домашнего уюта и собственного сердца.

Поэтому и приходилось ей бесценные фильмы памяти прокручивать в одиночку. И когда Артур Баат попросил ее приглядеть за дочкой, сердце ее вздрогнуло: может, эта девочка и станет ее наследницей? Может, именно ей когда-нибудь удастся растолковать свое открытие, что материя с ее удивительнейшими свойствами не выпадает из цепи метаморфоз, что в нее угодило все живое? Не довериться ж, в самом деле, соседу-философу, живущему над ее квартирой, он поймет ее слишком буквально и запретит своим внукам общаться со странной старушкой. И двое розовых крепышей, которых она любит угощать халвой и ватрушками, перестанут вносить в ее тихую комнату веселый бедлам.

Бедный философ. Однажды она заглянула к нему на минуту — принесла свои фирменные ватрушки — и ужаснулась: старого человека со всех сторон обступали полчища книг, и он задыхался, то ли от астмы, спровоцированной книжной пылью, то ли от переизбытка ученой мудрости. Не сознавая отчего чахнет, с гордостью показывал ей стеллажи, прогнувшиеся под тяжестью великих умов. Как и они, сосед-философ всю жизнь искал. Правда, не в собственной голове, в чужих. Свою же набил доверху, как сундук, множеством философских гипотез, теорий, концепций и с тоскливым беспокойством думал о приближающемся конце, ибо никто из мудрецов так и не смог ни утешить его, ни вселить надежду. Бессмертие рода человеческого, конечно, согревало философа, особенно, когда внуки затевали такие шумные игры, что соседи справа, слева и наверху стучали в стены и потолок, но, как любой человек, он втайне мечтал о бессмертии индивидуальном. Именно это выискивал он в учениях платоников и стоиков, персоналистов, неотомистов и тейярдистов. Все-таки идеалисты обещали ему сохранение некой субстанции, именуемой душой. Материалисты же были безжалостны и отважны, предупреждали о том, что, кроме этого мира, иного не будет, поэтому нужно честно, благородно жить именно здесь. Но ежели природа стремится к созданию человека совершенного, то обязательно должен существовать некий механизм, помогающий ей в этом. Впрочем, с детства человеку объясняют, втолковывают, что добродетель остается в памяти людей, то есть, если прожил порядочно, честно, то — при условии, что ты не гений — твои родственники, друзья, пока сами живы, будут помнить о тебе. А потом? Потом все. Каюк. Обо всех и всегда помнить невозможно. Останешься в своих делах.

Соседа это мало устраивало. Может, потому, что дел-то всего — две тощие книжицы. Но никому не признавался в своих мечтаниях — чего доброго, обвинят в желании стать бессмертным. О том, что такое желание смехотворно, не раз писали в сатирических пьесах и романах, атеистических журналах и газетах. Впрочем, основное дело сегодня — не предаваться беспочвенным мечтам и грезам, а строить жизнь так, чтобы нормально реализовать хотя бы эту среднюю долю человеческого удела.