Твой образ

— Мутанты, мутанты идут! — кричали мальчишки, мчась впереди колонны, над которой плескались плакаты: «Мы — дети «ПЛАТы»!», «Мы — плата за «ПЛАТу»!»

Десятки странных существ, будто сбежавшись из фильмов ужасов, а на самом деле тайком увезенных миллионером Казинаки из приюта доктора Валька, двигались к центральной площади Асинтона. По пути к ним присоединялись прохожие, за ними ехал эскорт автомобилей, и когда наконец они пришли на площадь, то очень быстро ее заполнила толпа любопытствующих. В центре площади соорудили пластиковый помост, на который взобрался мохнатый человечек со множеством конечностей. Он вынул из-за пазухи конверт и вручил его девушке, привлекшей внимание многих своей необычно одухотворенной красотой…

— Астрик! — узнал дочку Артур Баат, который в тот день впервые за много лет навестил друзей в обсерватории и еще раз убедился в том, что никто не открывает новых звезд по той причине, что земные склоки заслонили небо. — Где ты пропадаешь? Вторые сутки не приходишь домой, шатаешься с какими-то оборванцами и уродами! — Он подскочил к помосту и хотел было стащить оттуда дочку, но мутанты и звонари плотно обступили его и вежливо оттеснили в сторону.

— Что такое Асинтон? — звонко выкрикнула Астрик, и Артур Баат вздрогнул от навязшего в ушах вопроса. — Слушайте! Слушайте! — продолжала девушка, прижимая к груди шкатулку Ватрины с летящим огненным конем на сандаловой крышке. — Мы погрязли в распрях из-за такой мелочи, как название города, а между тем вот-вот разверзнется земля под ногами. Мы спорим, кто реальнее — ас Интон или Ася, и не видим, как жухнут листья на деревьях, из водопровода течет горькая вода, а женщины рожают вместо детей зверушек. Сейчас вы узнаете истинных основателей города и навсегда прекратите глупый спор. В этой шкатулке много лет хранился старинный фотослайд. Он-то и откроет всем правду!

Шар и Черепок установили на помосте лазопроектор, зарядили его фотослайдом, а длинный ствол объектива нацелили на экран плоского белого облака, повисшего над площадью. И собравшиеся увидели в небе огромную фотографию: на скамейке, перед подъездом многоэтажки, крепко обнявшись, сидела супружеская пара: мужчина с лихими усами и женщина в красном платье, с прической из мелких кудряшек шестимесячной завивки. Слишком знакомыми показались каждому эти лица и, будто подтверждая мелькнувшую у всех догадку, над площадью прогремел с фонограммы влюбленный голос усача:

Ах ты, шасси мое, шасси,
Как люблю тебя я, Ася!
Обожаю Асин тон!
Обнимаю —

Ас Интон

1987 г.

В горелом лесу

Был поздний вечер, мои уже улеглись. Я сидел на кухне, в круге настольной лампы, и просматривал методичку новой экскурсии по городу. Вой ветра, бьющегося о высотные дома, отвлекал, мысли то и дело возвращались к событию в «Горном», где я провел отпуск. Не было у меня весомых доказательств реальности случившегося, и я находился в положении богача без гроша в кармане. К сожалению, мы привыкли верить лишь тому, что можно пощупать или положить на язык. Мой сосед, слетавший по турпутевке в Индию, в более выигрышном положении, чем я: одни наклейки на чемодане впечатляют сильнее, чем пространные рассуждения о чем-то невещественном, подобном солнечному пятну на стене.

Я отложил методичку, вырвал из тетради двойной лист в клетку и начал составлять длинный список, не имеющий никакого отношения к завтрашней экскурсии. Одно за другим писал я имена тех, кто еще недавно ходил со мной по земле. Первыми в списке оказались:

Саша Осокина, однокурсница, 20 лет. Разбилась на мотоцикле.

Андрей Демьянов, друг, 37 лет. Перитонит.

Тетя Даша, сестра отца, 55 лет. Инсульт.

И так далее. Всего двадцать три человека.

Перечитал написанное, и на ум пришла программка с действующими лицами и исполнителями. В моем списке обе функции совмещались: каждый некогда был исполнителем собственной драмы.

В детстве нечто подобное я царапал на клочке бумаги для соседки бабы Фроси, и это казалось посланием кому-то неведомому, всемогущему. Баба Фрося прятала список в карман кацавейки, как называла она стеганую безрукавку, с которой не расставалась ни зимой, ни летом, и в поминальную субботу перед Троицей шла в церковь. Она не была верующей, просто издавна полагалось поминать за упокой.

Мне идти некуда, я и на Абдал езжу редко, потому что не ощущаю под памятниками тех, кого знал живыми, смеющимися. Обман там и пустота. Правда, теперь есть место за Горелым лесом, но до него отсюда около ста километров, ехать туда троллейбусом по горной трассе до Ялты, потом пересадка на автобус в сторону Мисхора, а через пятнадцать километров, свернув с шоссе влево, надо пройти пешком еще километра три. Но вряд ли я выберусь туда до следующего лета. И будет ли со мною Настя?..