Твой образ

— Почему бы и нет? Не в христианское, а в научное. Думаете, что двигало учеными, когда пытались воскресить найденного в вечной мерзлоте мамонтенка Диму? Простое любопытство? Вовсе нет. Давняя мечта человечества, которую давно уже пора освободить из плена разного рода догматиков. Пятьдесят миллионов погибло только в последней войне. Среди них молодые, совсем юные, мои ровесники. А сколько во всем мире ежегодно гибнет от автокатастроф, наводнений, засух, голода, землетрясений. Или просто умирает от болезней, старости. Может ли какое-либо общество, даже самое справедливое, ощущать себя гармоничным и счастливым, зная, что в фундаменте его счастья столько жертв?

— По-моему, нужно избавиться от войн и других бедствий, а потом уже взлетать так высоко на крыльях довольно призрачной мечты.

— Верно. Но почему бы не помечтать и сейчас? Почти все реальное рождено мечтами именно призрачными по мерке сегодняшнего дня. Должны ведь существовать мечты и дальнего действия.

— Ну и фантазерка!

Девочка резко остановилась, глаза ее засветились такой нестерпимой синевой, что я на миг зажмурился.

— Говорите, фантазерка? — прерывисто сказала она, и я почувствовал, что заражаюсь ее волнением. — Фантазерка? — почти шепотом повторила Настя. — Хорошо… Сейчас кое-что, возможно, увидите. — Она порывисто зашагала по склону, ведущему к Горелому лесу.

Молча прошли мы сквозь мрачный хаос черных, обугленных стволов и очутились возле дуба, мимо которого текли знакомые роднички. Меня начинало разбирать любопытство: что она там еще придумала, кроме Леты и Мнемозины?

— В тот раз, когда мы были здесь втроем, не увидели главного. — Настя зачем-то потопталась вокруг дуба, затем присела на валуи. — Вот когда я сама пришла сюда…

— Неужели встретила оленя или кабана? А может, видела мустангов? Между прочим, здесь когда-то хотели развести медведей, забросили несколько пар, а потом отказались от этой затеи — слишком многолюдные места.

Я осмотрелся. О чем говорила девочка? Может, вон о тех мергелевых розовых скалах с черными иероглифами лишайников? Я и впрямь не заметил их в прошлый раз.

— Ой, смотрите, лягушка-путешественница!

По ручью плыл большой лист, похожий на лопуховый, посреди которого умостилась ярко-изумрудная лягушка с золотыми глазами. Она так важно сидела на листе, так загадочно посверкивала золотинками глаз, будто и впрямь плыла из сказки.

Вдруг Настя насторожилась. Раздался топот конских копыт.

— Это они, — дрогнувшим голосом сказала она, и едва я успел сойти с тропы, как со стороны Горелого леса выехали три всадника на разномастных конях — белом, вороном и кауром. Молодые парни лет по семнадцати-двадцати, в форменках и зеленых фуражках лесничих, за спиной одного из них двустволка. Легким галопом проскакали на конях по тропе, ведущей к дальней лесничей сторожке, и скрылись за скалами.

— Вот тебе и мустанги, — пошутил я.

— В тот раз было точно так же! — Настя тревожно оглянулась по сторонам, будто готовясь к чему-то. — Пожалуйста, станьте вон туда, а то мне так не очень удобно смотреть.

Не понимая, в чем дело, я отступил шага на два от валуна, оказавшись слева от девочки. Напряженно вытянув шею, Настя пристально уставилась в какую-то точку. Я проследил за ее взглядом, и у меня стала деревенеть спина. То, что я увидел, походило на кадр из мультика: неподалеку от дуба, на том месте, куда было направлено внимание Насти, прямо на моих глазах вырисовывался уже знакомый профиль старой женщины в платочке — будто кто-то невидимый чертил в воздухе волшебным карандашом. Профиль вырастал в силуэт, проступал все четче, обрастая деталями, пока наконец не появилась щупленькая старушка в темно-си-нем платье в белый горошек и домашних тапочках, совсем реальная, словно только что вышедшая из дому. Перебирая жилистыми руками концы платочка, она с грустной улыбкой смотрела на Настю.

Завороженный зрелищем, я не сразу обернулся к девочке, а когда все же взглянул на нее, показалось, что от ее глаз протянулись к старушке два тонких, чуть заметных голубых луча. В их-то фокусе и вырисовывалось изображение. Стоило мне слегка сдвинуть голову, как лучи к старушке исчезли, но едва я принимал прежнее положение, все возникало вновь. Это было столь необычно, что я оцепенел, не в силах что-то сказать или тронуться с места. В растерянности переводил я взгляд с внучки на бабушку, вновь на внучку. Лицо Насти было бледным, напряженным, будто от тяжелой физической работы, на лбу проступили капельки, а на лице играли разнообразнейшие оттенки чувств: от восторженного страха до умиротворенного благоговения. Крепко стиснув руки на обтянутых джинсами коленях, без кровинки в лице, она с таким самозабвением отдавалась своему невероятному творчеству, что мне стало на миг неловко — будто я оказался свидетелем чего-то чрезвычайно интимного. Губы девочки медленно шевелились, она что-то говорила, а бабушка кивала, отвечая, но я не слышал ни слова, уши точно заложило ватой.