Твои, Отечество, сыны

Поздно вечером я и комиссар возвратились в город Тим. Ночь обещала быть спокойной. Кажется, впервые за месяц мы имели возможность поспать на чистых постелях до самого утра.

Домик, в котором нас поселил комендант бригады, был новенький, чистенький, аккуратный. От него еще пахло свежим тесом, и полы в первой комнате хозяева не успели покрасить. В столовой на шкафчике приятно шумел самовар… Пожилая приветливая хозяйка — Вера Яковлевна — и ее сын Володя, рослый мальчонка четырнадцати лет, встретили нас радостно, предложили умыться, пригласили за стол.

Нет, не месяц, с самого начала войны мы не были в такой обстановке: чисто, уютно, светло. У стены — полка, полная, книг, на столе самовар, и на тарелке горка душистых блинов… Из репродуктора льется мелодия Чайковского.

Хозяйка, сидела с нами за столом и рассказывала о муже:

— Ушел на войну еще в первые дни. Его не вызывали в военкомат: сам пришел, упрашивал и добился. Сейчас проходит службу, при армейском хирургическом госпитале: Мне тоже приходится воевать… С Володей. Спит и в армии себя видит, и каждый день слышу от него: «Мама, я уйду в действующую, армию и вместе с папой буду бить фашистов».

— Что ж, паренек: он физически развитый, — заметил комиссар. — Такому автомат в руки, вот и боец!..

Володя покраснел от удовольствия, ясные синие глаза его заблестели. Женщина продолжала с грустью:

— Мы совсем недавно выстроили этот домик. И как назло — война. Только бы жить народу, — нет, выискались гитлеры; все, что потом и мозолями нашими добыто, — уничтожают, ни старых не щадят, ни детей. Я мать, и каждой матери жаль своего ребенка, но я понимаю Володю и не смею его удерживать. Если это можно, Александр Ильич, возьмите его в свою часть. Он будет хорошим солдатом, а я вас буду благодарить.

— Но если с Володей что-нибудь случится… Это война. И пуля не разбирается в возрастах.

Она глубоко вздохнула, задумчиво посмотрела на сына:

— Я думала и об этом. Но есть опасность, которая страшнее смерти. Говорят, что гитлеровцы уже захватили Курск. От нас это очень близко. Если они ворвутся и в наш городок и станут гнать молодежь в Германию, в неволю, я думаю, лучше умереть в бою, чем немецкому псу-помещику или фабриканту прислуживать.

— Нет, Вера Яковлевна, мы будем драться за Тим, и не так-то просто заставить нас уйти отсюда.

— Я тоже очень прошу вас, товарищ полковник, — робко заговорил Володя. — Я комсомолец… Ну, что ж, если для армии годами не вышел. Ведь самое главное не годы, а желание драться с врагом!

Мне правился этот мальчик с решительным взглядом синих глаз, с убежденностью, с желанием казаться взрослее, с любовью к оружию, которую я не мог не приметить. Он попросил разрешения и быстро, умело разобрал мой автомат, почистил его, смазал, собрал; руки его двигались безошибочно и ловко, и я невольно вспомнил некоторых солидных товарищей, которые недавно пришли в бригаду и смотрели на автомат, как на головоломный ребус.

Я согласился:

— Хорошо, Вера Яковлевна, если положение осложнится и нам придется оставить город Тим, Володя уйдет с нами. Я тоже верю, он станет доблестным солдатом… Итак, договорились: в соседнем доме остановился наш политрук — Савелий Никитич Ржечук. Я поручу ему Володю.

Как они оба обрадовались, мать и сын! А ведь они знали, что солдатская доля нелегка, и видели наши обозные повозки, полные раненых, и понимали, что мы не досчитаемся многих в своих рядах.

Мог ли я подумать в те минуты, что это был мой первый и последний разговор с Володей и что застенчивый синеглазый мальчик, не успев стать солдатом, проявит себя как герой?

Судьбы людей на войне складываются и неожиданно, и разнообразно. Я вспоминаю этого мальчика и сейчас. Уверен, что любая мать могла бы гордиться таким сыном.

Однако, сохраняя связь во времени, я расскажу о Володе ниже. В тихом городке Тим нас ожидали «громкие» события. Впрочем, мы не особенно доверяли тишине.

Утром комиссар Чернышев отправился в батальон капитана Никифорова, который занимал оборону во Втором Выгорном. Борисов остался для управления бригадой в штабе, и мы с батальонным комиссаром Иваном Степановичем Зеленюком, из политотдела 40-й армии, решили навестить наш правый фланг.

На северной окраине города из-за новых построек до моего слуха донесся дробный гром колес о булыжник и топот копыт. Я выбежал на перекресток. Навстречу мне мчались на полном галопе две пары лошадей. Я сразу узнал упряжки из хозяйства нашей 6-й бригады. Но почему они направлялись не в сторону Тима, а куда-то в обход города? Я стал посреди улицы и поднял руку. Разгоряченные, взмыленные кони вздыбились в трех шагах от меня. Молодой артиллерист в звании лейтенанта доложил растерянно:

— Следом за мною движутся немецкие танки. У меня ни одного снаряда. Поэтому приказано отходить.

— Немедленно разверните орудия против наступающих немецких танков, — приказал я. — Боеприпасы возьмите на батарее, которая стоит на соседней улице. Это батарея капитана Кужеля. Передайте ему мое распоряжение.