Твой последний шазам (СИ)

Только, что всё было прекрасно и испортилось в одно мгновение. Как в детстве, когда папа резко, без предупреждения подходил и вырубал мультики.

— Сколько времени?

Лёха достал телефон.

— Девять.

— Ты пойдешь гулять с Алёной?

— Мы собирались к Пинапу.

— Я пойду с вами.

С Алёной встретились возле шлагбаума через двадцать минут. Она была в розовой майке, как обычно, воняла кокосом и мне, как ни странно, обрадовалась.

Дойдя до участка Пинапа, мы просто открыли незапертую калитку и попали во двор. Идеально стриженная трава в бело-голубом свете низеньких садовых фонариком выглядела фантастично.

Вся компания сидела на просторной открытой веранде, развалившись в плетёных креслах. В большой уличной печи на решетке жарились купаты. Их жир капал на угли и громко шипел. Сильно пахло копчёным мясом, средством от комаров и ещё чем-то сладким. На столе я увидела большой кальян и поняла, что запах идёт от него.

Мне пододвинули стул, выдали стакан и спросили, что я буду пить. Я ответила, что ничего, и они переключились на свои разговоры. В мою сторону больше никто не смотрел. Разговаривали негромко, много не пили и были томно расслаблены. Дневная жара изматывала всех.

Потом сняли купаты. Оксана выложила их в общую миску и всем раздали тарелки.

Я ждала удобного момента поговорить с Пинапом, но он даже не вставал со своего места. И я решила, что, если так дальше и пойдет, придётся договариваться с Оксаной, которая часто отходила, чтобы позвонить. Но неожиданно Лёха повернулся к Пинапу и спросил:

— Ну, так чего? Получилось у вас?

— Угу, — буркнул тот с набитым ртом и, громко отодвинув стул, вышел из-за стола в распахнутые стеклянные двери дома. Я приготовилась бежать за ним, но он сразу вернулся, держа в руках какие-то бумажки.

— Можешь подарить вашему придурку, — сунул их Лёхе. — Пусть на стену в рамочку повесит.

— Лучше Тоне отдам, — Лёха передал бумаги мне. — Она такое коллекционирует.

Я не верила своим глазам. Заявления на Костика в полицию. Все четыре.

— Спасибо! — пожалуй, слишком громко выкрикнула я, обращаясь к Пинапу, и вскочив, бросилась обнимать Лёху. Стиснула на радостях так сильно, что он заскулил.

— Сане спасибо скажешь. Зря он всё-таки уехал, не дождавшись твоих благодарностей.

Оставшееся время я уже ничего не слышала и не видела, думала только о том, как обрадуется Амелин. Когда мы с Лёхой уходили, он всё ещё разговаривал во дворе с Милой, и куда мы идём, не спросил. Даже не написал потом.

Ушли от Пинапа мы около часа ночи. Воздух был густой и тяжёлый, зарницы сверкали, но грома не было. Проводили Алёну и, уже по дороге к нам Лёха объяснил, как всё получилось с этими заявлениями.

Оказывается, Алёна рассказала им с Якушиным, что у Оксаны какая-то давняя и редкая болезнь, от которой, если не сделать операцию, она может умереть. Деньги у них есть, но операция сложная и Оксана уже третий год ждёт очереди к какому-то крутому доктору, но боится, что умрёт раньше, чем дождется. Услышав про эту болезнь Якушин начал выспрашивать у Алёны подробности, она толком не знала, а Лёха не особо вникал, но слово за слово, и каким-то образом выяснилось, что тот самый доктор — это отец Якушина, и что при необходимости Саша мог бы Оксане помочь.

В итоге они решили предложить всей компании забрать заявления из полиции в обмен на то, что Якушин поговорит с отцом и ускорит операцию. Тогда-то Алёна их и познакомила с Пинапом и остальными. Лёха договаривался, Якушин при них звонил отцу.

В общем, они согласились легко и быстро. У всех уже были новые телефоны, а о Грише они вспоминали без особой теплоты или сожаления.

Мне не терпелось рассказать обо всём этом Костику, но свет на их половине не горел, и я, постояв немного под окнами, пошла к себе.

Ночью спала ужасно. Было так душно, что пришлось раскрыть окно, и тут же налетели комары, из-за чего я только и делала, что чесалась, время от времени проваливаясь в некое подобие сна, в котором мы всё носили и носили на свалку какие-то вещи, а они никак не заканчивались. В голове всё крутилась та песня, тот последний шазам из детства, но его название я так и не вспомнила.

А проснулась, музыка играла за стеной. Но не та. Другая. Жизнерадостная и ритмичная.

Лёхи не было. В желудке урчало от голода. Часы на телефоне показывали 12:20.

Первым делом я позвонила Якушину, чтобы поблагодарить, но трубку он не взял. Раз пятнадцать набрала — тщетно, хотя в Вотсапе был онлайн.

Написала сообщение и, быстро одевшись, отправилась к Амелину, прихватив заявления. По всему дому разносился аромат блинов. Музыка играла на полную. В кухне на столе появилась ваза с цветами. Инкубатор переместился на подоконник. На плите в кастрюльке что-то булькало.

Под вешалкой в прихожей стоял тот самый мешок с кассетами, который мы вынесли на свалку, а в большой комнате босиком на ковре под Шакиру, с горящими глазами и взмокшие от пота, танцевали Мила с Костей. Пылкое, горячее латино. Воздух над ними будто дрожал. Умело и слажено они, словно парили по полу, и даже ангелочки с комода смотрели на них с завистью.