Твой последний шазам (СИ)

— Думаешь, мне нравится всё лето проводить с бабушкой? Думаешь, это легко? Ваня не сутулься, Ваня не щурься, вылези из телефона, причешись, отряхнись… Я, может, тоже хотел бы с ребятами хоть куда-нибудь… Всё равно куда. Просто, чтобы сам по себе.

Подобное я слышал от него впервые. Они с бабушкой всегда прекрасно ладили. Бабушка опекала его из-за болезни, а он никогда не сопротивлялся.

— Ну, давай в следующий раз мы рванём с тобой куда-нибудь вместе. Хочешь, на море поедем?

В эту минуту я готов был пообещать ему золотые горы. Дятел, хоть порой и невероятно злил, но за год совместного проживания в одной комнате, я успел привязаться к нему, а признание насчёт бабушки очень подкупило.

— Правда? — он тут же встрепенулся. — Можно следующим летом поехать, да?

— Конечно. Сдадим сессию и поедем.

— Точно! Классная идея.

Мы дружно размахнулись и закинули мешки в мусорные контейнеры. Послышался звон бутылок и глухой скрежет.

Он по-детски рассмеялся и заметно повеселел.

К нашему возвращению бабушка успела приготовить ужин. Но только мы успели усесться за стол, как позвонил Трифонов, и я вышел в коридор.

— Короче, капец, — сразу начал он. — Криворотов никуда не едет.

— Как не едет? Почему?

— По кочану!

— Вы поругались?

— Поругались? Да я бы его урыл. Обещает сам туда потом подъехать, но верится слабо.

— А мы?

— Мы — едем. Только если не успеем всё сделать, нам не заплатят.

Я тот час вспомнил мамины слова насчёт дешёвой рабочей силы.

— Слушай, Тиф, а что если нам Соломина с собой взять? Он весь вечер просится с нами.

— Соломина? — Трифонов фыркнул. — Он же и кирпич не поднимет.

— Хоть какая-то помощь.

— Ладно, давай Соломина.

— Ну, тогда отлично. А что с Тоней? Получилось с её мамой поговорить?

— Про это лучше не напоминай, — неожиданно зло прошипел он. — Кругом идиоты одни. Она, ты, Криворотов, ну и я тоже — придурок.

Глава 5

Тоня

Я не знала, как всё должно быть на самом деле и как это происходит у других, но судя по всякой восторженной мути, поднимаемой вокруг этой темы, подозревала, что совсем не так.

Мы никогда не были по-настоящему расслаблены и свободны.

Ни сидя полночи возле моего подъезда и пытаясь надышаться необъяснимым, будоражащим до озноба волнением.

Ни в торговом центре, где умирали со смеху, мерея вещи, которые никто из нас не носит.

Ни после аттракционов в Парке Горького, когда снизойдя до Колеса обозрения, я уже не в силах была остановиться, и мы перекатались на всём подряд.

И уж точно не было никакой свободы ни в наших поцелуях, ни в закрытых глазах, ни в прикосновениях или нервном переплетении пальцев.

Однажды я наткнулась в Интернете на картинку, где собаки, сидя перед захлопнувшейся за хозяином дверью, горестно воют: «Он больше никогда не вернется», и показала её Амелину.

— Это ты, когда спрашиваешь, напишу ли я тебе завтра.

— Точно, — засмеялся он. — Я же не знаю, когда ты перестанешь мне писать.

Прощаясь и расходясь в разные стороны, мы всегда оглядывались одновременно. Из-за чего он возвращался, и мы снова прощались.

Мы могли долго стоять обнявшись и не разговаривать. Просто слушать музыку и быть вместе. Раз, пережидая дождь, проторчали на автобусной остановке полтора часа, не произнеся ни слова и не заметив, что он закончился.

Всё вроде бы было хорошо, однако во всех этих, так оглушительно обрушившихся на наши головы чувствах постоянно присутствовало нечто тревожное и беспокойное. Словно мы находимся в комнате свиданий по разные стороны решетки, и где-то за спиной громко тикают невидимые часы, со злобной методичностью отмеряя отпущенное нам время.

Никиту я ждала к восьми и потихоньку собирала рюкзак, решив, что если с родителями договориться не получится, то всё равно уеду. Папа вечно шутил, что упрямство — моё второе имя, но я предпочитала называть его настойчивостью.

На роль своего фиктивного сопровождающего я выбрала Никиту, потому что он казался мне спокойным и самым что ни на есть «приличным парнем». Симпатичный, тёмно-русый, аккуратно стриженый, с ясным, понимающим взглядом и скромной улыбкой. Шмотки на нем были модные, но без выпендрежа, а разговаривал он охотно и, вместе с тем, сдержано. Обычный ровный парень, без отпечатка излишней правильности или самодовольства, такой, каких все любят и принимают за «своего».

В его глазах читались разум и рассудительность, да и сложен он был вполне неплохо, что для моей мамы, отдающей предпочтение физически крепким ребятам, являлось несомненным плюсом.

Я отправила ему сообщение днём, часа в три, спросила не передумал ли. Он заверил, что всё в силе и перед тем, как поедет ко мне, заранее позвонит.

Но заранее никто не позвонил и не написал, просто в двадцать пятнадцать по квартире прокатился резкий, требовательный звонок, как всегда звонят чужие, и я со всех ног побежала открывать.

Мама, совсем недавно вернувшаяся с работы, в растерянности вышла в коридор:

— Кто бы это мог быть?

Не раздумывая я распахнула дверь и застыла в немом изумлении.

На пороге стоял незнакомый парень в яркой голубой тенниске и с длинным шрамом поперек левой щеки.