Твой последний шазам (СИ)

Гришины друзья подсели к нашим и достали карты.

Из воды Костик вылез заметно посвежевший и повеселевший. Вытираться не стал. Сел рядом, обхватив колени, приятная прохлада его плеча освежала. Капли воды на ресницах и подбородке сверкали.

Настя считала, что он «миленький», а я никогда про это не думала, потому что если хорошо знаешь человека, отделить его самого от внешности очень сложно.

Раньше я была влюблена в Якушина: в его лицо, манеру держаться, в голос, во всё, к чему можно додумывать свой идеальный образ. Но потом мы познакомились ближе, и влюбленность прошла, а за ней больше ничего не оказалось.

С Амелиным всё было по-другому. Вначале я остерегалась его и злилась, что этот странный, асоциальный тип с суицидальными наклонностями нагло навязался ко мне в друзья и прилип, как банный лист. Что он чересчур прямолинеен и, вместе с тем, совершенно непонятен. Что шутки его двусмысленны, выходки эксцентричны, эмоции болезненны, а разговоры затягивали и морочили, как шаманский дурман.

Однако проснувшись в один прекрасный день, я вдруг обнаружила, что сама прилипла к нему настолько, что уже ничего не могу с этим поделать. Не вырвать, не заглушить. Словно прежде во мне не хватало какой-то важной, недостающей части самой себя, а теперь она появилась и обходиться без неё я уже никак не могла.

— Бабушка оставила мне и дом, и квартиру, — неожиданно сказал он. — А Миле совсем ничего.

— И что это значит? Она же не может нигде не жить, — удивилась я.

— Мила прописана в московской квартире, но своего у неё ничего нет. Бабушка, наверное, знала, что делала, но я теперь не понимаю, как мне с этим быть. Она же всё-таки моя мать.

— А чего тут непонятного? — я насторожилась. — Тут и думать нечего. Отдай ей дом. Ты же в Москве собираешься жить, а не в деревне.

— Квартиру я не люблю. Там водятся тараканы и мои демоны. А с этим домом у меня всё самое хорошее связано. Детское. Жалко его. Она ведь продаст. Даже коврик гобеленовый, даже ангелочков, даже кассеты жалко. Яблони тоже и беседку. А теперь после того, как ты осталась тут со мной, расстаться со всем этим будет в сто раз труднее.

— Квартиру ты можешь поменять — это не проблема. И вообще, почему ты ей должен что-то отдавать?

— Потому что, — он посмотрел на меня так, словно я должна была сама понимать.

Но я не понимала. Мила ничего хорошего ему не сделала. Она была виновата во всём самом плохом, что с ним случилось.

— Если бы не она, мы бы с тобой никогда не встретились, — он широким жестом закинул руку мне на плечи. — Ты вообще собираешься купаться или нет?

И тут я заметила, что пространство вокруг нас заметно расчистилось. Люди теснились где-то поодаль, а мы будто сидели в центре заколдованного круга, переступать черту которого было опасно. И если на нас не смотрел весь пляж, то только потому, что Лёха слишком громко играл в карты и основная часть публики была его.

— Кажется, они тебя узнали, — сказала я.

— Ну, слава богу, — Амелин рассмеялся. — А то я уже расстраиваться начал, что никому не интересен.

— Они привыкнут, я поначалу на твои шрамы тоже не могла смотреть без содрогания, а сейчас и не замечаю вовсе. Будем приходить сюда каждый день и всё наладится. Они увидят, что ты ни на кого не бросаешься, что ты не псих, и все дурацкие разговоры прекратятся.

— Тоня, — его взгляд из-под чёлки был полон саркастичного укора. — Я всё время пытаюсь тебе сказать, что мне нет дела до разговоров, как ты не понимаешь? Я пришел сюда только ради тебя, потому что тебе есть до этого дело.

— Не правда. Я просто хочу, чтобы у тебя было всё хорошо. Чтобы ты стал нормальным и…

Он так громко расхохотался, что мне пришлось замолчать.

— Нормальным? Вот ты и прокололась, глупенькая, — ткнул пальцем под рёбра.

— Я не то имела в виду.

— То, то. Ты всегда говоришь, что думаешь.

— Люди, когда чего-то не знают, сочиняют лишнее и ненужное. Как тогда с Кристиной. Так они пытаются восполнить нехватку информации, — попробовала объяснить я, но он ещё больше развеселился.

— Теперь, когда они увидели меня без одежды у них появилось много новой, дополнительной информации, — он выставил перед собой обе исполосованных шрамами руки и оглядел, словно впервые увидел. — А хочешь, я подойду к ним и попрошу закурить?

— Ты не куришь.

— Тогда спрошу сколько времени. Буду улыбаться и подмигивать, чтобы они поняли, какой я дружелюбный.

Я представила себе эту картину и не удержалась от смеха.

— Вот этого, пожалуйста, не нужно. Твоё дружелюбие страшнее агрессии.

Он потянулся, зачерпнул воду и брызнул ею в меня, я брызнула в ответ, и мы, совсем позабыв о недобрых наблюдателях, какое-то время так обливались, пока Амелин не схватил меня за ногу и не затащил в воду.

На берег вернулись минут через двадцать усталые и обессиленные.

Только вылезли, упали лицом вниз и замерли, прислушиваясь к приятному напряжению в мышцах и лёгким прикосновением ветра, как над нами вдруг раздался резкий басовитый голос:

— Слышь, парень, тебе было сказано не высовываться. Или ты тупоголовый совсем?

Мы с Костиком перевернулись.