Твой шёпот в Тумане

— Окно заложено, — пробурчала я рассеяно. — Но я не помню, чтобы отец занимался этим. Это ведь дело не пяти минут. Тут и камень натаскать, и раствор замесить, окно старое убрать. Грязь, мусор. Я бы такое не забыла.

Повернувшись, поняла, что Вульфрик меня не слушает Его внимание было сосредоточено на печи. Не сообразив, что его так заинтересовало, подошла к нему и положила руку на его предплечье.

— Что такое? — тихо спросила, надеясь, что это просто любопытство.

— Кем был твой отец, Томма?! — хрипло шепнул муж.

— Дровосек, да плотничал много, — взволнованно уточнила, чувствуя — то, что сейчас сообщит северянин, мне совсем не понравится.

— Нет, — мужчина покачал головой. — Никакой он не дровосек. Это алтарь, стужа меня раздери. И не просто булыжник, что стоял в храме, а истинный алтарь.

— Где? — я подошла ближе, но ничего, кроме нашей печи, не видела. — Вульфрик. это уже не смешно. Мой папа не имел ничего общего с богом Тануком.

— Это алтарь. Томма. Руны видишь. — Вульф указал на рисунки на печи.

— Да, это просто роспись. Для красоты, — расслабившись, я улыбнулась.

— Томма, с красотой это ничего не имеет общего. Это алтарь для жертвоприношений. Что твои родители готовили здесь? Вот в этом чугунке, — подняв кухонную посуду, северянин ткнул пальцем в руны, вырезанные внутри на дне.

Признаться, раньше я их там не замечала. — Как часто готовили на этой печи? Что варили в нём?

Чугунок с грохотом приземлился на лавку.

— Да, ничего почти, — я пожала плечами. — Отец ругался и говорил, что нужно экономить дрова. Мама в гостиной готовила, там же, где и мы сейчас. А тут папа порою животных разделывал…

— … ив жертву их приносил, — перебил меня Вульфрик, — а потом вас жертвенным мясом кормил. Что-то мне даже самому страшно спальню твоих родителей вскрывать. Надеюсь, там нет прибитых к стенам младенцев.

— Что ты говоришь?! — я оторвала взгляд от печи и уставилась на мужа. — Никто никакими жертвами нас не кормил. Просто папа не любил, чтобы я с девочками, да и мама, смотрели, как он животных потрошит. Я после его смерти жутко мучилась. когда приходилось в силках зверей добивать. Я же крови-то никогда не видела.

— Да, жрец никогда не позволяет на своём алтаре приносить жертвы другим.

— Да, что ты несёшь такое, — вспылила я. — Мой папа дровосек и охотник.

— Твой папа — сын жреца Танука, — припечатал меня Вульфрик. — И я удивлён, что вы ему не посвящены.

Открыв рот, чтобы возразить, я снова его закрыла. Да. Получается, что сын жреца.

Крыть было нечем. Похоже, я вообще не знала, в какой семье живу и кто мои родители.

Вскрыв третью дверь. Вульфрик уверенно зашёл внутрь.

— Что там? — тихо спросила я, страшась заглянуть.

— Младенцев нет, — то ли пошутил, то ли всерьёз ответил вард.

Зайдя вслед за ним в комнату, я обеспокоенно осмотрелась. Здесь всё было не тронуто. Совсем. Ваза, в которой всегда были цветы. Отец обновлял их. Не давал стоять сухостою. Кровать, заправленная ярким пледом. Занавески на окнах.

Грязные и истлевшие от времени, некогда бывшие белоснежными, подвязанными шелковой лентой. Даже шкаф, и тот был на месте. Подойдя к нему, открыла покосившуюся створку. Мамины вещи. Платья.

— Странно, — выдохнула я, сдерживая слёзы, — папа сказал, что всё здесь порубил на дрова.

— Он любил твою мать. Это чувствуется. Это она, — обойдя комнату. Вульфрик остановился у прикроватной тумбочки и поднял маленький нарисованный портрет.

Стёр с него пыль. Протянув мне картину, он ободряюще улыбнулся. — Вот и память о ней.

— Мама. — с портрета смотрела молодая, так похожая на меня и Эмбер женщина.

Те же прямые светло-русые волосы, яркие васильковые глаза. — Мамочка, — не удержавшись, я пригладила картину пальцем.

— Как она умерла, Томма? Что случилось с ней?

— Никто не знает, — я не могла оторвать взгляд от изображения. Казалось, сейчас мама оживёт и подмигнёт мне. — У соседки сын заболел. Она, как обычно, пошла в лес за травой. И не вернулась. Мы ее искали. Я ослушалась отца и тоже побежала в туман. За спинами мужиков папа меня не видел. Он, вообще, как обезумел. Мы вышли на поляну. Там стояла корзинка, лежало ее платье и даже белье нижнее, а она словно растаяла.

— И что, ни следов, ни намёков на борьбу? — я покачала головой. — Просто так, Томма, никто не пропадает. Есть у меня предположение насчёт теней. Думаю — это души принесённых в жертву людей. Учитывая, что одна из деревень — убежище сектантов, послушников смерти, становится понятно, почему так много их здесь.

— Ты ведь шутишь? Вульфрик, мы простые люди, у нас никто никого в жертвы не приносит.

— Но люди пропадают, — он приподнял бровь. — И, скорее всего, чаще женщины.

Или девушки? Томма, кто пропадает чаще?

Я не могла открыть рот, чтобы ответить, потому как пропадали девушки. Почти всегда. Да и мужчин мы недосчитывались, но реже, намного реже.

— Кто умер последним? Кто пропал в тумане до нашего прихода?

— Ганья, — шепнула я, — её нашли у деревни растерзанной. Её сестра спаслась на болотах.

Вульфрик покачал головой. Я понимала, что его доводы логичны и опровергнуть их сложно, но всё же.

— Моя мама…