Твой сын, Одесса

Долго мудрила Нина, как бы так запрятать карандаш, чтобы его не обнаружили при проверке. Наконец додумалась: в плетеной из кожаных лоскутков ручке авоськи просверлила отверстие и засунула в него карандашный грифелек, завернутый в кусочек бумаги. Хитрость удалась: жандармы не обнаружили недозволенного вложения. Но… и Яша тоже не догадался, что в ручке авоськи надо искать запретную передачу. Он вынул продукты, авоську передал обратно.

Три раза побывала авоська в Яшиных руках. И три раза карандашный грифелек возвращался к Нине. Нина чуть не плакала с досады, а передать Яше, чтобы он обратил внимание на ручку авоськи, никак не могла. Яков Кондратьевич посоветовал дочке сделать уксусной кислотой надпись на скорлупе яйца «посмотри ручку авоськи», дать надписи просохнуть, а затем сварить яйцо. Так когда-то делали матросы, посылая весточки своим товарищам-революционерам в царскую тюрьму. Пройдя через скорлупу, кислота осядет на белке голубоватой надписью. После этого даже под сильным микроскопом на скорлупе не удастся обнаружить никаких следов. Но и этот способ не годился — надзиратели принимали к передаче только чищенные яйца…

— Мама, у тебя припрятано немножко муки. Дай мне ее, — попросила Нина.

— И все ты находишь, ничего от тебя не спрячешь, — заворчала Матрена Демидовна. — Не дам я тебе ни горсточки, ни пылиночки. Ту муку я на свои девичьи серьги выменяла, для отца берегу. Нынешний хлеб, пополам со жмыхом да половой, есть ему нельзя, так я ему хоть раз в три дня какой коржик испеку или лапши сварю тарелочку.

— Мама, — не отставала Нина. — Леша и Яша так любят варенички с капустой. Давай сварим им хоть немножко… Ну, хоть десяточек. Им же там, кроме баланды, ничего не дают, а мы все лук да картошку…

Матрена Демидовна протерла кончиком платка очки, посмотрела на дочку:

— Уже что-то придумала, сорока?

— Придумала, мама. У меня есть кусочек вощеной бумаги, я напишу записочку и залеплю ее в вареник…

— Ой, смотри, Нинка, схватят тебя полицаи, прибьют до смерти.

— Я им глаза повыцарапаю!

— Ой, где ты взялась, отчаюга! Из-за тебя и нас с отцом на живодерню сведут!

Но муки на варенички все-таки дала.

— А ты, доченька, в той записке от меня словечко можешь написать?

— Ну что вы, мама. В записке — самое нужное…

— А может, словечко матери им сейчас и есть самое нужное?

— Мамочка, — прижалась головой к матери Нина. — Записка крохотная, в ней всего-то два слова: посмотри ручку. Нельзя больше, жандармы заметят.

— Ну, хорошо, — вздохнула Матрена Демидовна. — В другой раз… В другой раз обязательно напиши от меня.

На следующий день Нина пришла в следственную тюрьму при сигуранце.

— Буна дзиа, домнуле шефульс. Добрый день, господин начальник, — поздоровалась Нина с усатым дядькой в темно-желтой шинели, подпоясанной широким ремнем, на котором болталась кобура пистолета.

Дежурный жандарм поднял удивленные коровьи глаза на Нину:

— Шты руманешты? (Говоришь по-румынски?)

— Ну шты, пуцын шты; (Нет. Плохо говорю).

— О! Бине фетица! Хорошая девочка! — расплылся в улыбке жандарм. Ему явно льстило приветствие на родном языке. А девочка так похожа на маленькую Мариулу, что ждет не дождется отца с восточного похода. Право же, Йон Гайнеску не всегда был тюремщиком. Это война всему виной. Не война бы, так Йон, как и его отец, всю жизнь гонял бы отару но кудрявым склонам Карпат. Ой-йой, как хочется Иону на берег Быстрицы, повидать маленькую Мариулу, обнять жену… Но об этом он даже думать долго не смеет: не дай бог, капрал заметит!.. Гайнеску хмурит густые косматые, как соломенная стреха на старой хате, брови:

— Чи вре? Что хочешь, домнишора?

— Повтым домнуле, пожалуйста, господин, примите передачу для Якова Гордиенко, — ласково попросила Нина.

— Вчера Якову Гордиенко передача была, — с трудом подбирая русские слова, ответил дежурный.

— Господин начальник, ему же разрешено каждый день передачу носить, — еще ласковее сказала Нина, вынимая из авоськи пачку сигарет.

— Сигареты запрещено передавать, — снова поднял брови дежурный. — Можно только махорку россыпью.

— Так это не для передачи, это вам, господин начальник. — Нина осторожно положила сигареты на стол под самый нос дежурному.

— Ты смотри у меня, девка, — забубнил дежурный по-румынски. — Нам подношение всякое запрещено… При исполнении службы…

Он, не глядя на Нину, протянул руку, сгреб пачку и сунул ее в карман шинели.

— Что там?

— Пару картошек вареных, да луковички, да немножко вареничков мама сварила.

Он взял из рук Нины авоську и высыпал все ее содержимое на стол. Потом начал перекладывать по одной штучке со стола в авоську:

— Картоф можно. Лук можно. Вареники… варенички…

Он подержал в руках вареник, помял его, проверяя на ощупь начинку.

— Де че вареник?

— С капустой, господин начальник.

— Так, капуста… Ну, капуста… Таре ка Петра — твердуй. Понимаешь: твердуй камень.

— Яичка не было, господин начальник, пришлось тесто покруче замесить, чтобы не разварились, потому и твердые.