Твой восемнадцатый век. Прекрасен наш союз…

Минули ещё годы, отгремела Крымская война, окончилось царствование Николая, уходили 1850-е…

О «Записках» Екатерины в мире всё ещё не знают,— но они живут, угрожают…

1858

«Спешим известить наших читателей, что Н. Трюбнер издаёт в октябре месяце на французском языке Мемуары Екатерины II, написанные ею самой (1744—1758).

Записки эти давно известны в России по слухам и, хранившиеся под спудом, печатаются в первый раз. Мы взяли меры, чтобы они тотчас были переведены на русский язык.

Нужно ли говорить о важности, о необычайном интересе „Записок“ той женщины, которая больше тридцати лет держала в своей руке судьбы России и занимала собою весь мир от Фридриха II и энциклопедистов до крымских ханов и кочующих киргизов».

Это объявление появилось в Лондоне в сентябре 1858 года на последней странице 23—24 номера русской революционной газеты «Колокол», и тысячи читателей угадали «почерк» Искандера, Александра Ивановича Герцена.

В «Записках» описана молодость её, первые годы замужества,— тут в зачатках, в распускающихся почках можно изучить ту женщину, о которой Пушкин сказал:

Насильно Зубову мила
Старушка милая жила.
Приятно, по наслышке, блудно,
Вольтеру лучший друг была,
Писала прозу, флоты жгла
И умерла, садясь на судно.
И с той поры в России мгла,
Россия бедная держава

—С Екатериною прошла
Екатерининская слава![20]

Примерно через неделю несколькими потаёнными путями этот номер «Колокола» просочится в Россию и вскоре окажется в руках московских и харьковских студентов, петербургских профессоров, чиновников, литераторов, военных, ляжет на стол Александру II и шефу жандармов. Сообщение о мемуарах Екатерины II — точно известно — вызвало шок, испуг и недоверие властей (а вдруг обман!).

Герцен, впрочем, обладал особым умением — нервировать своих противников обещаниями приближающегося удара: сообщение о предстоящем выходе тайных «Записок» прабабушки ныне царствующего императора было повторено в следующих номерах…

Через два месяца, 15 ноября 1858 года, 28-й номер «Колокола» уже извещал о выходе «Записок» на языке подлинника — французском. Затем последовали русское, немецкое, шведское, датское, второе французское, второе немецкое издания.

«Бывают странные сближения»,— писал А. С. Пушкин. Странным сближением на этот раз было то обстоятельство, что секретные мемуары императрицы сделались всеобщим достоянием ровно через 100 лет после тех событий, которые в них описываются (1759—1859). И всего за несколько месяцев до того «Колокол» приглашал своих читателей к Щербатову и Радищеву. Откровенные сочинения врагов Екатерины и самой царицы публикуются «по соседству».

Обнародование «Записок» Екатерины II показалось обитателям Зимнего дворца более страшным, нежели вскрытие самых фантастических злоупотреблений чиновников и помещиков: ведь в последних случаях, в конце концов, говорилось о «плохих чиновниках и помещиках», здесь же «заряд» попадал прямо в верховную власть. Прочитав мемуары императрицы, выдающийся французский историк Ж. Мишле писал Герцену: «Это с вашей стороны — настоящая заслуга и большое мужество. Династии помнят такие вещи больше, чем о какой-либо политической оппозиции». Из Петербурга помчались строжайшие приказы российским послам, консулам — скупать и уничтожать этот «совместный плод» усилий русской царицы и русского революционера… В ответ на растущий «спрос» Герцен и Огарёв умножают тираж новой книжки — и царские финансы оплачивают революционную печать! В России, конечно, предприняты поиски виноватого — того, кто добыл из секретнейшего архива и обнародовал столь важный документ. Если бы нашли — загнали бы смельчака туда, куда «Макар телят не гонял…»; однако — не сумели отыскать. Разумеется, и Герцен сохранил тайну приобретения и обнародования «семейного» документа самодержавия,— пройдёт много времени, прежде чем удастся узнать некоторые подробности.

Впервые об этой истории кое-что в русской печати появилось 35 лет спустя (1894), в записках вдовы Герцена Натальи Алексеевны Тучковой-Огарёвой: «В 1858 году приехал к Александру Ивановичу один русский, NN. Он был небольшого роста и слегка прихрамывал. Герцен много с ним беседовал. Кажется, он был уже известен своими литературными трудами… После его первого посещения Герцен сказал Огарёву и мне: „Я очень рад приезду NN, он нам привёз клад, только про это ни слова, пока он жив. Смотри, Огарёв,— продолжал Герцен, подавая ему тетрадь,— это „Записки“ императрицы Екатерины II, писанные ею по-французски; вот и тогдашняя орфография — это верная копия“. Когда записки императрицы были напечатаны, NN был уже в Германии, и никто не узнал об его поездке в Лондон…