Твой восемнадцатый век. Твой девятнадцатый век

Среди холеры, бездорожья, паники, гениальных стихов и прозы, ожидания счастья или разрыва — Бабушка, признающаяся вдруг, что не стоит сорока тысяч: это ведь какой символ!

Да и с самого начала, кажется, — обман: В. Рогов нашел, что прадедушка Гончаров заплатил скульптору 4000; «порядок цен» отсюда уж виден — четыре, семь, от силы десять тысяч! а что касается дедушкиных сорока, пятидесяти, ста тысяч — так ведь не может бывший миллионер признаться в постыдной дешевизне: это как новые перчатки, которые порою покупают вместо обеда…

Вместо сорокатысячной бабушки — тридцать восемь тысяч за Болдино: «горюхинские» земли и души бедны, малодоходны, и между последними главами Онегина, Маленькими трагедиями, Повестями Белкина за тем же болдинским столом, на той же бумаге доверяется крепостному писарю Кирееву сделать то и се, чтобы 200 душ заложить и получить:

«…заложил я моих 200 душ, взял 38 000 — и вот им распределение: 11 000 теще, которая непременно хотела, чтоб ее дочь была с приданым — пиши пропало. 10 000 Нащокину, для выручки его из плохих обстоятельств: деньги верные. Остается 17 000 на обзаведение и житие годичное».

Эти деньги — ненадолго, однако любезнейшее предложение дедушки, чтобы сам Александр Сергеевич сторговал Бабушку московским заводчикам, отклоняется.

Вместо выхода с заводской императрицей Екатериной Алексеевной Пушкин предпочитает показаться с горюхинским помещиком Иваном Петровичем Белкиным.

«Делать нечего; придется печатать мои повести. Перешлю на второй неделе, а к святой и тиснем».

С Бабушкой — прощание, у дедушки — прощение.

«Не хвалюсь и не жалуюсь — ибо женка моя прелесть не по одной наружности, и не считаю пожертвованием того, что должен был я сделать».

Пора, мой друг, пора…

«Я женат — и счастлив; одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что кажется я переродился».

«Дела мои лучше, чем я думал».

«Теперь кажется все уладил и стану жить потихоньку без тещи, без экипажа, следственно без больших расходов и без сплетен».

Прочь от московских тетушек, бабушек, долгов, закладов, орангутанов — везде дурно, но…

Я предпочитаю скучать по-другому…

Вот уж и вещи погружены, а вослед несутся запоздалые посулы Афанасия Гончарова: «Аще обстоятельства мои поправятся и примут лучший оборот…»

Притом из Полотняного Завода старому греховоднику кажется, будто Александр Сергеевич, если хорошенько попросит министра финансов, Бенкендорфа, государя, то сразу пожалуют новые льготы, дадут денег, и, кажется, ни один подданный российского императора не представлял придворные связи Александра Пушкина столь сильными, как экс-миллионер из-под Калуги.

Но от столицы в холерное, военное, бунтовское лето 1831 года до заводских подвалов совсем далеко:

«Дедушка и теща отмалчиваются и рады, что Бог послал их Ташеньке муженька такого смирного».

«Дедушка ни гугу».

«Боюсь, чтоб дедушка его не надул» (об одном приятеле).

Меж тем времена все печальнее, обстоятельства все серьезнее. Пушкины ждут первого ребенка, и после недолгого перерыва в письмах поэта появляются старые мотивы — «денег нет, нам не до праздников» — и тысячи, десятки тысяч долга.

О старом приятеле Михаиле Судиенке сообщает жене: «У него 125 000 доходу, а у нас, мой ангел, это впереди».

«Дедушка свинья, он выдаст свою наложницу замуж с 10 000 приданого».

И тут-то, в начале пасмурных дней, нелюбезный призрак является опять.

Пушкин — Бенкендорфу:

«Генерал,

два или три года назад господин Гончаров, дед моей жены, сильно нуждаясь в деньгах, собирался расплавить колоссальную статую Екатерины II, и именно к Вашему превосходительству я обращался по этому поводу за разрешением. Предполагая, что речь идет просто об уродливой бронзовой глыбе, я ни о чем другом и не просил. Но статуя оказалась прекрасным произведением искусства, и я посовестился и пожалел уничтожить ее ради нескольких тысяч рублей. Ваше превосходительство с обычной своей добротой подали мне надежду, что ее могло бы купить у меня правительство; поэтому я велел привезти ее сюда. Средства частных лиц не позволяют ни купить, ни хранить ее у себя, однако эта прекрасная статуя могла бы занять подобающее ей место либо в одном из учреждений, основанных императрицей, либо в Царском Селе, где ее статуи недостает среди памятников, воздвигнутых ею в честь великих людей, которые ей служили. Я хотел бы получить за нее 25 000 р., что составляет четвертую часть того, что она стоила (этот памятник был отлит в Пруссии берлинским скульптором).

В настоящее время статуя находится у меня, Фурштатская улица, дом Алымова.

Остаюсь, генерал, Вашего превосходительства нижайший и покорнейший слуга

Александр Пушкин».