Твоя Антарктида

Хотя Анка и не имела права приказывать в обогревалке, ребята всполошились. Срочно отодвигались к стене дрова, выбрасывались банки от консервов, обрывки газет, окурки. В печку натолкали столько поленьев, что едва не погас огонь. Федор с Юркой, лежа на полу, раздували его во всю мощь своих легких. Анка поправила на коленях суконную юбку и присела на ящик. Потом чуть ослабила платок, на ее тонких бровях и ресницах стал таять иней, превращаясь в капли.

– Может, покушаем? – спросил Зимин. Анка сразу встрепенулась:

– Ух, как я проголодалась, ребята!

К ней тотчас потянулись руки: с бутербродом, с пирожком, с банкой кукурузы, с золотистой воблой. Один Андрей сидел на перегородке, отделявшей имущество взрывника, и угрюмо блестел из полумрака влажными черными глазами. Решив над ним подтрунить, Зимин сказал:

– Что же ты, Андрюха, не выставляешь свой деликатес?

– А что у него? – заинтересовалась Анка.

– Картошка, – мрачно выдавил Андрей.

– Это она? – тихонько спросил у него Зимин.

– Нет…

– У тебя есть картошка? – изумилась Анка.

– Угу, – проворчал Андрей.

– Так это ж чудесно! Давай скорей сюда.

Через секунду перед ней на широких, как блюдо, Андреевых ладонях лежала горка крупных черных картошин.

– Божественно! – Анка положила на колени варежки и двумя пальцами вытащила из-под низа самую большую. – Ух, как люблю!

Картошка была печеная, в мундире, и все слушали, как хрустит обугленная кожура под ножом Анки. Пять пар глаз наблюдали, как из-под гари появляется нежно-румяная корочка. Тонкий аромат ее поплыл по обогревалке, защекотал ноздри парней.

Анка разломила картошину пополам и, зажмурив глаза, вонзила в ее белую мякоть зубы.

– Дай-ка и мне попробовать, – сказал Зимин.

– Бери. – Андрей все еще услужливо держал перед Анкой картошку.

– И я не откажусь, – судорожно глотнул слюну Юрка.

– А мне? – пробасил Федор. – И мне за компанию.

Анка ела медленно, ела так, как едят, растягивая удовольствие, самые вкусные кушанья. Ее губы были чуточку выпачканы гарью, на щеке темнело пятно. Кончив есть, она откуда-то из глубин полушубка вытащила зеркальце, ахнула, платочком вытерла губы и щеку, заодно поправила волосы. Потом легко встала, горячей мягкой рукой пожала пять заскорузлых, мозолистых ручищ, улыбнулась каждому в отдельности и всем сразу и, щелкая орехи, по узкой тропинке ушла в глухую тайгу.

Пока Анка не скрылась в чаще, парни стояли у обогревалки, стояли и смотрели ей вслед, а когда она исчезла, одни пошли греться, а другие – на скалу.

– Вот это я понимаю! – сказал Зимин Андрею. – Как тебе?

Андрей ничего не ответил.

– А ты, корявая твоя душа, про вымытые полы да чугун щец с мясом…

И снова тряслись в руках перфораторы и клубилась пыль, оседая на лицах и телогрейках. И снова вгрызались в стену буры, вниз катились камешки и стекал раздробленный в песок камень, пыль хрустела на зубах, дул режущий ветер и над Ангарой плыли медлительные тучи…

Домой шли вместе. Густые сумерки легли на тайгу, на снег, на лица. Загорелась в небе первая, самая храбрая звезда. Андрей весь день молчал. Работал молча и в поселок шел молча. Шел и смотрел вниз, точно прислушивался к скрипучему говору снега. И, только когда они уже подходили к поселку, он прервал молчание.

– А почему она захотела картошку?

– Не знаю, – сказал Зимин. – Любит, наверно…

Андрей грустно улыбнулся краешками губ, но ничего не сказал.

– Слушай, это не она была? – еще раз спросил Зимин.

Андрей уставился в белый истоптанный снег:

– Она.

Иней

Выходя из палатки, Симакин так хлопнул дверью, что дощатый тамбур задрожал, а с брезентовой крыши съехал сугроб снега. Симакин сплюнул и зашагал по улице поселка. Дышал он тяжело; толстые, давно не бритые щеки его тряслись от негодования. Он шел, коротенький, почти квадратный, туго вбитый в стеганку, ватные штаны и валенки, и каждый шаг его, глубокий и скрипучий, каждый взмах руки, по-солдатски откидываемой назад, – все говорило о крайнем волнении.

У водоразборной колонки – это было условное место – его поджидали пятеро.

– Здравствуй. – Зимин снял рукавицу, но компрессорщик и не посмотрел на бригадира, и тот снова натянул рукавицу.

Симакин ринулся вперед, маленький и неприступный, бурно работая ногами и руками.

– Флагман эскадры! – пустил вслед Юрка, за что тут же получил от кого-то тумак в спину и прикусил язык.

Юрка молчал минут двадцать – срок небывалый! Подойдя к пню, на который когда-то наехали сани с компрессором, Юрка не стерпел и ударил валенком по пню:

– Вот где могла быть твоя могила, Симакин…

Звучный подзатыльник – и Юркин язык водворился на прежнее место.

Компрессорщик шел впереди, метрах в пяти от товарищей. Он любил поговорить о политике и всегда ухитрялся где-то доставать свежую «Правду», хотя почта работала отвратительно. Но сегодня Симакин был глух и нем.

Рассвет еще не занялся, но в тайге уже было светло: ее мягко освещал своей нестерпимой белизной снег. Тесной стеной стояли вокруг серебряные от пушистого инея деревья.

– Какой иней! – вдруг сказал Юрка. – Никогда такого не видел.