Твоя Антарктида

Ноги у мальчика словно пристали к полу но Анфиса подтолкнула его в спину, громко поздоровалась с гостями. И Алик тоже сказал: «Здравствуйте», но голос его прозвучал как-то растерянно, заискивающе. Он подошел к столу и, точно связанный по рукам и ногам взглядами незнакомых, уставился на папу.

– Так вот он какой, ваш богатырь! – сказал молодой парень, державший на коленях баян, тряхнул огромной шапкой вьющихся русых волос и медленно развернул баян, наполняя избу волной переливающихся звуков.

Парень так же медленно сложил растянутые мехи, собрав в баян все разлетевшиеся по избе звуки, и, не снимая с рук ремней, сказал:

– Ты, говорят, уже на Долгий остров ездил коров доить?

– Ездил, – ответил Алик, – только я не доил. Катался.

– Вот оно что! А вид-то у тебя такой, точно ты один все стадо выдоил.

– Ну чего ты, Санька, прицепился к мальчонке! – шикнула на него Анфиса.

– Дай с племяшом поговорить… Чего ему на коров смотреть, он лучше завтра со мной на ГЭС поедет. Поедешь со мной?

Глаза Саньки в упор смотрели на Алика.

– Не знаю, – сказал Алик и опустил глаза.

– А чего тут знать? Я тебя сменщиком своим оформлю, – продолжал Санька. – Только скорости положенной не превышай и, когда выгружаешь грунт из самосвала, шею не жалей в заднее окошко смотреть, а то так и ухнешься в Ангару! Идет?

– Ага, – пообещал Алик. – А я сумею?

– Да чего там уметь? Главное, баранку из рук не выпускать да в оба смотреть… Сейчас очень рабочая сила нужна. Особенно наш брат, шофер, ценится…

Санька говорил быстро, сбивчиво, и Алик, хотя и знал, что тот шутит, доверчиво смотрел в горящую синеву его глаз и хотел верить, что и он смог бы работать шофером, потому что очень нужны люди здесь, в этих местах, где будет плескаться огромное море, где вырастут города и откуда повезут поезда горы каменного угля и штабеля леса…

– Ну, а раз верно, то спляшем! Выходи первый – я поиграю.

– Я не умею, – сказал Алик.

– Ну, тогда ты поиграй, а я половицы погну… Вот это играни-ка!

И Санька бешено рванул баян, и изба, казалось, качнулась от бури звуков. Но, видя, что мальчик жалко улыбается, глядя на него, Санька передал баян второму дюжему парню, тянувшему брагу из кружки, и, когда тот развел мехи, Саньку словно ветром сдуло с лавки. Он хлопнул ладонью по сапогу и пошел вприсядку, вскидывая ноги выше головы.

– Тише ты, очумелый! – буркнула бабка. – Два года еще, поди, жить-то в избе.

Но Санька не слушал ее. Он откалывал такие коленца, что у Алика голова шла кругом. Он пытался вначале уследить за его ногами, но это было невозможно, потому что они из одного угла избы кидались в другой, подпрыгивали в воздухе, заходили одна за другую, сталкивались каблуками и разлетались в стороны. В жбане плескалась оставшаяся брага, прыгал в лампе фитиль, стол и лавки дрожали мелкой дрожью, и Алик и вправду поверил, что изба может рухнуть от такой пляски. А Санька шел на каблуках вдоль горницы, положив на затылок руку, выделывая ногами черт знает что, его глаза бесшабашной синевы блестели удалью, вызовом…

И вдруг Санька, раскинув руки и сдвинув сапоги, замер посреди горницы.

Мгновением позже замер и баян.

Санька вытер ладонью мокрый, как после тяжелой работы, лоб, подошел к столу, залпом выпил кружку браги, поставил ее на стол и сверкнул глазами:

– Ну, батя, я двинулся.

С лавки поднялись два его приятеля.

– Куда это ты так поздно? – удивился папа Алика.

– Приостыть надо, дядя Ваня, – сказал Санька, – на улице сейчас холодок, в самый раз.

Когда Санька с товарищами вышел из избы и их голоса затерялись в ночи, дед посмотрел на черные стекла и вздохнул:

– С первыми петухами теперь заявится… Три часа поспит – и на автобазу…

Утром, когда Алик проснулся, Саньки не было в избе – он, наверно, лихо вел свой верхом груженный самосвал вдоль Ангары. Солнце пробивалось сквозь ситцевые занавески, и на темных бревнах стен уже не шевелились, как дома, сказочно красивые тени райских птиц с пышными хвостами, испанских каравелл со вздутыми парусами, кокосовых пальм с тропических островов Океании. Пятна еловых лап, отблеск нового моря, тени заводских труб и дыма медленно поплыли по бревнам избы…

Эх, Алик, Алик, девять лет прожил ты на свете, а до сих пор не знал, что вот эти обыкновенные люди, которые упорно корчуют деревья под пашни, пасут стада, собирают и молотят хлеб, бесстрашно гонят по рекам плоты, – твоя настоящая родня, что в твоих жилах течет могучая, верная кровь и что земля, где ты живешь, – великая, суровая, трудная земля и что зовется она – Россия!

1957

Пусть дует ветер

Я вскочил с койки и глянул на часы, лежавшие на стуле: пять утра. Рановато… Я очень боялся проспать и вчера лег пораньше, чтобы к полшестому поспеть на пирс прииска, откуда на драгу отходила моторка с новой сменой.

Но больше спать не хотелось, и я, наспех позавтракав холодными бобами, вышел из домика, спрятал ключ под камень, как велела хозяйка, и не спеша пошел к Байкалу.