Твоя Конституция

Распространяется ли это многообразие форм, оттенков, объемов, состояний на закон? Интересно, чем пахнет закон? А ведь должен, должен быть запах, необыкновенный, волшебный, вбирающий в себя все другие: повернешь дышло – древесиной повеет, календарь назад полистаешь – кровью и потом, осклизлой ржавчиной резанет, а за французской визой в посольство придешь – фиалкой и розой рассиропит.

Разные бывают запахи – иные неизвестно для кого существуют, то ли для товарищей, которых нет, то ли на случай небывалый – комета вдруг прилетит или метеорит какой свалится…

Представь себя, читатель, стоящим посреди огромного колонного зала со стрельчатыми, как брови бойкой молодицы, окнами; со строгим убранством стенных проемов и ослепительно белым потолком с лепными фигурами, рассмотреть которые никак не можешь. По всему видно, что совсем недавно, может быть, за полчаса до твоего здесь появления, ушли маляры с пустыми ведрами и мокрыми кистями. Вдохни, читатель, и ты почувствуешь с детства знакомый острый и чистый запах не просохшей еще известки. Знай, что так и только так пахнет Конституция…

А следом за тобой в зал непременно войдет другой, третий, а четвертый уж точно исхитрится достать рукой или темечком до tabula rasa[28] и оставить по себе память – грязное пятно или, если очень повезет, – плевок.

Конституция тела

Покинув колонный зал, окажешься на улице губернского города, украшенной всевозможными вывесками с иноземными словами: «Фитнес»,» «SPA», «Массаж», «Пауэррестлинг», «Бодибилдинг». «Хорошо! – радостно воскликнешь ты и тут же проверишь наличие в бумажнике радужных, зелененьких и красненьких, – как здорово, что теперь под боком, в двух шагах от дома, есть прекрасный тренажерный зал». Ты ведь знаешь, как знает любой житель достославного губернского города N, а уж в Новом Вавилоне и подавно всякой собаке ведомо, что для обретения «чинов известных» и преуспевания в службе надобны усилия и кое-какие затраты.

О-о, ослепительнейшая улыбка на загорелом лице атлета – счастливый билет в безоблачную жизнь, вечный праздник с непременными балами у губернатора или вечеринками у полицеймейстера, с игрой в вист у английского посланника и – лови удачу за хвост! – фотографиями в модных журналах, собственным цирюльником-стилистом, имиджмейкером и кортежем угодливых – да чего там! – готовых на всё подражателей, греющихся в лучах твоей славы.

Тело!.. Оно достойно гимна:

В здоровом теле – здоровый куш!
Тело!.. Не оболочка, не фикция,
Прекраснее райских кущ,
Ты – моя конституция!

Как известно, под конституцией человека понимается индивидуальное своеобразие организма, проявляющееся, в частности, тем, как он реагирует на физиологические и патологические воздействия. Именно «индивидуальное своеобразие» куда-то пропало – всё больше ксероксная красота голливудского стандарта, дюймы и сантиметры. Давно уже появились «иконы стиля» у новой религии – Мадонны и Евангелисты – попдивы и модели. Им подражали, копировали их внешность, как копируют пришедших на смену.

Ученые, говоря о сущности конституции человека, вскрывают корреляции (связи) между строением тела, функциональным состоянием его отдельных систем и возможностью предрасположения к тем или иным болезням, к тому или иному характеру их течения. Изменяя свою внешность, свое «святая святых» – тело, не утрачивает ли человек собственную неповторимость, не превращается ли в гомункулуса[29]?

Кречмер[30] различал три конституции:

1) тип пикнический (характеризуется сильным развитием внутренних частей тела);

2) тип астенический (характеризуется малыми размерами в ширину при высоком и выше среднего росте);

3) тип атлетический (характеризуется сильным развитием скелета, мускулатуры и кожи, широкими плечами и широкой грудной клеткой).

Внешний облик (habitus) должен довольно ясно выявлять тип телосложения организма. Но не в том случае, когда человек стремится его изменить, усреднить, привести к общему знаменателю. Телу с большой буквы, такой большой, что за ней не видно души.

Конституция души

Нет несчастия хуже того, когда

человек начинает бояться истины,

чтобы она не обличила его.

Паскаль

Как часто, ты помнишь, читатель, как часто ненавистные прописные истины нарушали твое блаженное бездумье, какими неприятными и опасными казались зазубрины слов о вреде и пользе, труде и ответственности? Как часто находил ты (признаться честно, и я) тысячи причин и отговорок, как часто затыкал уши себе и рты другим, чтобы, не дай бог, не вошло старое заржавленное лезвие в сердце, оставив царапину на белой коже или, что еще хуже, – на душе. Ведь душа-то есть, не всю же ее съели, не всю, разодранную на куски побольше и поменьше, заложили и обменяли, пропили и проели, как давным-давно уже пропили и проели совесть? Или уже «непеременное Я», которым сознает себя и младенец, и взрослый, и старик, стало другим?