Твоя... Ваша... Навеки

— Отличная мысль, — соглашается Арсенио и тянется ко мне, чтобы поцеловать на прощание в щеку. — И не думай о выпадах Лизетты. Тетушка много лает, но не кусает… а если вдруг ей взбредет в голову идея отлучить нас от двора, то есть от светских кругов, то и вурдалак с ними, невелика потеря.

* * *

На поиски тихого укромного места, где нас и впрямь никто не побеспокоил бы, уходит несколько больше времени, нежели ожидалось, и даже мой нюх делу почти не помогает. Общественный парк остается общественным парком, а в выходной он и вовсе переполнен желающими насладиться неспешными прогулками по тенистым аллеям, свежим воздухом, яркой зеленью и близостью канала. Арсенио всю дорогу ворчит, что, мол, в Лайвелли нам не пришлось бы столько бродить в поисках относительного уединения, что на его родине вся округа за пределами жилых секторов была бы в нашем распоряжении. Наконец нам удается найти тихое местечко у самой воды, окруженное деревьями, в отдалении от центральной части набережной, аккуратной, распланированной не хуже частных владений. Мы устраиваемся на траве за невысоким кустарником, надежно скрывающим нас от противоположного берега и чужих взглядов с маленьких лодок и небольших прогулочных кораблей, проплывающих по каналу. Расстилаем покрывало, раскладываем снедь и напитки, привезенные в большой корзинке. Я смотрю на посеребренную солнцем воду и поневоле вспоминаю Нижний город, часть канала, пересекающую его территорию, отделенную от половины Верхнего шлюзами. Там он совсем другой, уже, грязнее, с берегами, застроенными или кособокими многоэтажками, или чадящими отчаянно заводами. Где-то попадаются старые, сгнившие наполовину деревянные пристани, где-то поновее, оборудованные под погрузку и разгрузку товаров, по свинцово-серой воде медленно, лениво плывут баржи и тихо скользят немногочисленные частные корабли. Пахнет тухлой рыбой, застоявшейся водой и канализацией, на потемневших зеленоватых камнях набережной оседает все утолщающийся и утолщающийся слой приносимого мусора и водорослей.

Глубоко вдыхаю воздух, свежий, далекий от нечистот Нижнего города, моргаю, избавляясь от видения прежней жизни.

— О чем задумалась? — Байрон едва ощутимо касается моей руки, отвлекая от размышлений.

— О разном, — признаюсь.

Арсенио накидывается на стряпню Дороти так, словно не ел ничего пристойного уже целую вечность, в то время как Байрон остается верен себе, берет понемногу, ест осторожно, деликатно. Даже пребывая в задумчивости, я ловила время от времени его взгляд исподлобья, пристальный, изучающий. Привычка, должно быть, — быть наготове, следить за клиенткой, предугадывая ее желания прежде, чем они будут высказаны вслух.

Волчица рычит недовольно — она не хотела думать о тех, других, что были до нее, и не суть важно, по личному выбору или по работе.

— Ты часто вспоминаешь о нем? — спрашиваю вдруг.

— О ком?

— О Нижнем городе.

Знаю, Байрон, в отличие от друга, там родился и вырос. И, подобно мне, не видел мира за пределами стен Лилата.

— Иногда, — Байрон нарочито равнодушно пожимает плечами. — Но стараюсь не увлекаться путешествиями по волнам памяти. Вредно для настоящего.

— Ты сказал вчера, что у тебя нет родственников.

— Нет.

— Он отрекся от семьи, — вмешивается Арсенио, не отрываясь, впрочем, от поглощения бутербродов.

— Почему? — я поворачиваюсь к Байрону, всматриваюсь в идеальный профиль.

— Потому что те, кто официально считался моей родней, попытались продать меня при первой же удобной возможности. С моей внешностью спокойно по улицам Нижнего не походишь, — голос Байрона ровный, ничего не выражающий, будто бы речь вовсе не о нем, но о ком-то постороннем, далеком, и, вижу, взгляд сосредоточен на открывающейся из-за кустов части канала, однако едва ли различает отдельные элементы пейзажа. — Я сбежал. Они нашли меня и предприняли вторую попытку продать. Я сбежал снова. Какое-то время попрошайничал и подворовывал по мелочи, как большинство малолетних бродяжек, ночевал где придется, скрывался от хозяев каждой территории, куда заносили ноги. Я рано научился защищать себя, собственно, у меня и выбора-то особого не было: или смириться, или драться не на жизнь, а на смерть, не щадя, если потребуется, жизни чужой. Я ее не ценил, ни свою, ни чужую… быстро привыкаешь, и становится все равно. Но мне повезло — искатель от первого агентства, где я оказался, не чурался подбирать смазливых мальчиков в самых грязных и непотребных уголках Нижнего. В агентстве меня отмыли, одели, научили… всему. С образованием в Нижнем туго, сама знаешь, у меня за плечами только и было, что пара начальных классов. Уже позже, когда я… скажем так, достиг определенных карьерных высот, меня переманили в другое агентство, где я и оставался до недавнего времени.