Твоя жена Пенелопа

Резво со стула подскочив, Нина потянула Витю за локоть:

– Мам, пап, нам пора! Поздно уже, мы поедем!

– Да что ты, Нин… – испуганно моргнула мама. – Какая муха тебя укусила? Еще и чаю не пили… И не поговорили толком…

– Нам завтра рано на работу вставать, мам. Надо ехать…

– Нинка, цыц! – ласково-пьяно проговорил папа, стукнув ладонью по столу. И, наклонившись к Вите, посоветовал душевно: – Ты, Витек, не больно ей поддавайся, слышь? Мужиком будь, чтоб не выступала! Бабу надо во где держать! Отпустишь – будешь всю жизнь по чужим огородам за ней таскаться, будто она корова блыкастая!

– Ну, загородил ерунду! – одернула мама папу, неловко улыбнувшись и быстро глянув на Витю. И, повернувшись к ней, снова заговорила просительно, суетясь и бестолково переставляя тарелки на столе: – Нин, ну куда, в самом деле? Чего тебя, как вожжой под зад хлестанули? Витя же за рулем, как он выпимши-то поедет, подумала? Оставайтесь, Нин…

– Ничего страшного. Он машину во дворе оставит, завтра заберет. Пошли, Вить. На автобусе доедем.

– Вот же, а? – грустно вздохнул папа, виновато глядя на поднимающегося из-за стола Витю. – И в кого она такая вредная?

– Спасибо вам, Владимир Ильич, Лидия Васильевна… – церемонно-душевно раскланялся Витя в прихожей. – Очень приятно было познакомиться… Надеюсь, скоро увидимся!

– Так и мы тоже, это… Надеемся… – переглянувшись, одинаково закивали головами родители. – Всегда рады, Вить, заходи…

Выйдя из подъезда, Витя с тоской взглянул на припаркованную машину, проговорил нерешительно:

– А может, доедем, Нин? Жалко оставлять…

– Хочешь, чтобы права отобрали?

– Да не отберут… Отмажусь, если что. У меня знакомые есть, я же бывший мент.

– Нет, Вить. Не надо. Я этого страха наелась – во… – провела она ребром ладони по горлу.

– Что, твой бывший пьяным за рулем ездил?

– Давай без вопросов, ладно? Смотри, какой вечер хороший… Можно пешком пройтись.

– Что ж, можно и пешком… Только я не понял, чего ты так быстро от родителей убежала? Обиделась, что ли? Я тороплю события, да?

– Ну… Да, в общем, торопишь.

– Понял. Больше не буду. Только скажи – если в глобальном смысле… В принципе… Ведь ты не против? Ну, когда-нибудь?

– Когда-нибудь – не против. Доживем до этого «когда-нибудь», тогда и увидим.

– А я это хотел… Ну, типа алаверды… Со своей мамкой тебя познакомить. Поедем в выходной, а?

– Отчего ж не поехать? Поедем… Только без этих вот разговоров, ладно? Просто в гости… На природе сейчас хорошо, солнышко светит! Да и в городе уже хорошо. Весна!

Вечер и впрямь выдался нежным не по-апрельски, город размяк в теплых сумерках. Витя взял Нину за руку, проговорил грустно:

– Надо же… И не помню, когда вот так гулял… А правда, хорошо. Мне с тобой рядом все хорошо… Душа поет. Так бы шел и шел, и за руку тебя держал… А ты бы на меня смотрела… Ничего, ты скоро его забудешь, я думаю!

Нина взглянула на него сбоку удивленно, но промолчала. Наверное, нельзя было молчать. Следовало вскинуться обиженно, проговорить хоть что-нибудь. А так получилось, что согласилась. Да, мол, скоро забуду, жди.

Так и дошли в молчании до дома. Она разделась, сразу отправилась в ванную, встала под душ. А когда вышла, Витя уже спал, подложив под голову ладони. Умаялся, бедолага…

В субботу с утра поднялись, поехали к Витиной маме в Сидельниково. Из города выбрались с трудом – хорошая погода выгнала из дома самых рьяных дачников, заклубились на выезде обычные субботние пробки.

Утреннее солнце обещало жаркий денек. Такие деньки вдруг выпадают в середине апреля – можно сказать, ни к селу ни к городу. Высвечивают неумытую после зимы природу, и она будто съеживается стыдливо… На деревьях-то ни одного фигового листочка еще нет!

– Все-таки противный месяц – апрель… – тихо озвучила Нина свои мысли, загораживаясь козырьком от бьющего в ветровое стекло солнца. – Терпеть его не могу…

– Почему? – удивленно спросил Витя, не отрывая глаз от дороги.

– А зачем солнце так хозяйничает, если природа к нему не готова? Вон, еще ни одного листочка не появилось, деревья стоят, как голые стыдливые каракатицы… Некрасиво же, неестественно. И глазам больно. Такое чувство, будто на беззащитный город атомную бомбу сбросили…

Витя хмыкнул, пробурчал что-то себе под нос. Ей показалось, сердито. Повернулась к нему, спросила удивленно:

– Ты чего?

– Да ничего, Нин… Просто… Убей меня, но не люблю таких разговоров шибко поэтических! Сама подумай, чего попусту воду лить? Ну, апрель, ну, солнце… И хорошо, что солнце.

– Надо же… Никогда бы не подумала, что ты можешь на такие пустяки разозлиться…

– Да я не злюсь, Нин. Я парень простой. Но ведь и ты девчонка простая, чего ты лезешь в эту… этот… импрессионизм всякий, или как он там, к лешему, называется?

Нина замолчала обескураженно, будто получила легкую оплеуху. А Витя вдруг встрепенулся испуганно, дотронулся ладонью до ее плеча:

– Я тебя обидел, что ли? Прости…

– Нет, что ты. Я поняла. Мы люди простые, не пристало нам в поэзию ударяться. И в музыку тоже. И в Дебюсси.

– А кто это? Не понял…

– Ты же сам приглашал меня в консерваторию, на Дебюсси!