Твоя жестокая любовь

— Почему извращенец-то? — в джинсах охрененно тесно, и единственное, о чем я сейчас могу думать — так это о том, как буду трахать ее. В разных позах, каждую ночь, каждый день. И представлять, как Вера будет стонать в самый первый миг, когда я ей вставлю. И как будет кричать, биться подо мной, и просить еще… сука, я сейчас в джинсы кончу, как малолетка при виде красивой телки.

— Потому что у нас одна мать.

— У нас у обоих нет матери, Вера. Эта женщина, на которой ты помешана, она чудовище, и я ни за что не поверю, что с тобой она была любящей мамочкой. Знаешь, что она сделала, чтобы заслужить такую мою «любовь»? — мне дико захотелось раскрыть глаза этой дуре. — Она травила…

— Нет, — Вера, как маленькая, зажала уши руками, и даже зажмурилась. — Уйди, просто уйди, я не хочу ничего слышать!

— Ты ведь поняла, что я хотел сказать, да? — нестерпимо хочу касаться ее, не переставая, с той же силой, с которой раньше мечтал никогда не ощутить ее прикосновений, ее кожи под своими руками. Отрываю ее ладони от висков, и впечатываю Веру в дверь спиной, прижимаясь к ней эрекцией, чтобы чувствовала.

— Я не желаю об этом говорить.

— Зато я желаю. Она травила меня, ясно тебе? — склонился над девушкой, вдыхая умопомрачительный аромат ее тела, и зашептал: — Нику она любила, и шагу не давала ступить без ее согласия. Мать не знала, что вы гуляете, думала, что ты приходишь иногда. Сестра тайком сбегала, пока мать в библиотеке была. А когда Ники не стало…

— Хватит, пожалуйста, — будто эхом, но я лишь головой качаю — нет уж, слушай.

В мамочке тебе тоже пора разочароваться, милая. Чтобы лишь я остался, а затем — никого.

— Когда Ники не стало, она обратила свое внимание на меня. Я любил ее, не хотел видеть, что не нужен ей, думал, что сестру любит больше, потому что она девчонка, и им нужны нежности. Но, видишь ли, в чем дело: она не просто любила Нику больше, она только ее и любила. А затем у нее только я остался, — усмехаюсь горько, все еще невозможно поверить, что это правда со мной было, — и я, здоровый пацан, начал болеть. А наша с тобой мамочка принялась ухаживать за сыном так рьяно, что просто удивительно. Водила к терапевту, на рентген, но вот кровь почему-то запрещала брать, и притаскивала в больницу справки из частных клиник, в которых я, якобы, проходил обследования. Что все в порядке, и это не отравление. Нравится тебе рассказ?

Вера замерла. Я не уверен, что она слушает, что слышит — глаза смотрят вникуда, она не со мной, она нигде и везде, но в моих руках, и я заставлю поверить. Ведь я, в отличие от нее, говорю правду.

— В любом случае я продолжу, — мимолетно поцеловал Веру в висок, ощутив рваный вздох — значит, слушает меня, не закрылась. — Никто не мог понять, что со мной: анализы на жидкости, которые я не сдавал, были в порядке. Рентгены, МРТ, и прочая хрень всего организма не выявила даже остеохондроза, а я загибался. И наша мать-героиня жертвенно клала себя на алтарь любви к сыну, приковав меня к себе, и пичкая отравой. Мы с отцом видели, как она меняла таблетки, как подсыпала какую-то дрянь в еду лишь для меня.

— Я не верю, — сказала Вера глухо. — Все не так, это бред какой-то. Ты не о маме рассказываешь!

— О ней, милая, — Вера уткнулась лицом мне в шею, прячась от жестоких слов, которые, надеюсь, дойдут до нее во всей неприглядной истине. — Отец не хотел в это верить, прямо как ты, и проверил мои лекарства в лаборатории.

Я ждал вопроса, но он не последовал. Девушка затихла, прижалась ко мне устало, и вдруг расхотелось вести этот разговор — зачем? Не лучше ли втащить ее в квартиру, и еще раз поцеловать?

Нет, не лучше. Успеется, а сейчас пусть дослушает до конца.

— Яд. В большой дозе смертельный, в маленьких вызывает интоксикацию организма. Знаешь, что меня ждало? Разрушение иммунной системы, отказ органов, и прочие прелести. Зато она смогла бы самоотверженно ухаживать за мной, наслаждаясь восхвалениями соседей и друзей. Вот почему я не страдаю по ней — ТВОЯ мать получила то, к чему меня подводила, и мне ее не жаль.

Глава 19

Не помню, как я вырвалась от него, как забежала в квартиру, как закрылась — этот проклятый день я навсегда запомню, хотя больше всего хочется забыть, стереть из памяти, не думать.

О его губах не думать, о поцелуях, о жаре, что по телу разлит, о невыносимом желании, с которым я не знаю, что делать — самой мне не утолить его, это обман, пустышка. Жаль, что я еще девственница, иначе бы пошла в бар, и подцепила первого попавшегося парня, представляя, что это этот подлец.

— Это неправда. Неправда, неправда, неправда, — твержу я мантрой, меряя шагами нашу квартиру: из своей комнаты в коридор, затем к маме, снова в коридор, на кухню, и обратно. — Нет, все это, все, что Влад наговорил — это больная ложь, он тоже сломался после смерти Ники, он бредит!

Мама заботилась обо мне, и о Владе заботилась, а он ее предал, сын, называется! Скотина он, а не сын, правильно мама не хочет его видеть, я бы тоже не захотела такого ребенка! Или… или нет? Разве материнская любовь не безусловна?