Твоя жестокая любовь

На этом проклятом поле, под раскаты грома, я забыл обо всем: о сестре, о своих планах, лишь она была перед глазами — моя Вера. Стояла среди подсолнухов в своей светлой майке, и серый воздух клубился вокруг, как стая птиц.

Вера, Вера, какая же ты лгунья!

— Влад, давай уйдем, — она вышла из палаты матери бледная, как смерть.

Невольно за руку взял, теперь ее прикосновения нужны как воздух, и ладонь ее как ледышка. Да что там случилось?

— Что…

— Просто давай уйдем! — прошептала, умоляюще глядя на меня, а глаза дикие и сухие.

Не плачет, даже не собирается. Но она в ужасе, в диком отчаянье. И до боли в груди хочется защитить ее — ту, что я обязан наказать за то, за что не прощают.

Нельзя было настолько приближать ее к себе, нужно было найти иной способ, ведь я и сам привязался.

До дома едем в молчании, Вера поникла, и, кажется, что весь мир снова краски потерял. Все серое, хотя солнце выглянуло из-за туч. А когда она стонала подо мной, когда все и правда было как на старой пленке, тогда казалось, что ничего более яркого я не видел.

— Ты, наконец, поняла, что мать тебя травила? — попытался я предположить причину шока Веры. — Разочаровалась в ней?

— Ты не представляешь себе, Влад. Ты просто не представляешь.

В бардачке лежит запись, как мать меняла таблетки, которыми пичкала меня. Отец записал, и это стало основанием для единоличной опеки. И возможным аргументом для Веры, который я хотел ей показать сегодня, но уже, пожалуй, не пригодится.

Она итак все поняла, и вычеркнула мать из жизни.

Теперь у Веры есть только я, и очень скоро… дьявол, и почему так неприятно думать об этом, о том, что скоро все закончится? Я пойду дальше, а Вера получит то, что должна.

— Расскажи, что случилось, — требую, подвозя девушку к знакомому дому. — Расскажи, Вера.

Лишь посмотрела диковато, но рассказывать ничего не собирается. Она как не в себе, словно нет ее со мной. К квартире не идет, а бежит. Несется, сломя голову, того и гляди упадет, сумасбродная, испуганная девочка.

Меня не приглашала, но я вошел внутрь, морщась про себя от квартиры этой, от воспоминаний, молью побитых.

— Странная у нас семья. Конченая, — пробормотал, и Вера рассмеялась нервно.

— О да, черт возьми! — она, не разуваясь, подошла к шкафчику, где, как я помнил, хранилась аптечка, и достала знакомую банку — ту самую в которой мать отраву свою хранила. Крышку открутила, и бахнула горсть знакомых таблеток себе в ладонь, а я как мальчишка испугался, что Вера их сейчас проглотит.

Ударил по руки, и они разлетелись по всей кухне.

— Ты чего? Я… я выбросить хотела. Ты прав был, Влад, ты был полностью и абсолютно прав. Она чудовище.

Внутри удовлетворение разливается восточным дурманом. Вера поверила, Вера теперь моя, и только моя, мне не придется ни с кем ее делить.

… - ужас, я все готова была простить ей, вообще все! Но не то, за что всю жизнь себя винила, — пробормотала девчонка, подошла быстро, и как маленькая уткнулась мне в грудь.

Сжалась вся, и я обнял. Сначала легко, а затем так крепко, как мог, чтобы боли не причинить. Ей итак больно сейчас, как и мне — не за себя, а за нее.

Влип окончательно и бесповоротно, влип как мальчишка.

Будь проклята эта сучка.

Глава 31

Стояла, уткнувшись лицом в шею Влада, вдыхала любимый запах, и понимала, что не смогу рассказать ему. Мама… дьявол, она ненормальная! И я ведь знала об этом, знала! Но, как самая последняя трусиха, боялась размотать клубок воспоминаний, догадываясь, что таится в глубине.

Со временем я поняла, почему Нику тяготила болезненная материнская любовь, а недавний мамин рассказ раскрыл мне глаза и на нелюбовь ее к сыну — странную, больную нелюбовь. И это, и то, что подтравливала нас, я готова была понять, хотя понять такое практически невозможно, но она ведь больна. Внимание хотела привлечь, боль свою облегчала, причиняя ее нам, пусть.

Но Ника… как так?

— Никогда не смогу забыть, — слова рвутся из меня, и с трудом удается сдержать самое главное. — Как она могла? Как?

— Не убивайся ты так. Не думай, — утешает Влад, и я отчетливо понимаю — не будь его сейчас рядом со мной, не появись он в моей жизни — была бы беда.

Именно поэтому я и не расскажу ему правду. Пусть он не питает нежности к своей матери, но, как мне кажется, в глубине души он любит ее, хотя сам не подозревает об этом. И тяжело будет узнать о том, что винит она его в смерти Вероники, которую сама и убила. Винит потому что так легче, потому что так больной разум подсказывает. Видела его рядом — нелюбимого сына, и твердила, как ополоумевшая…

… - Это он!

— Мама!

— Когда я вошла, Ника уже лежала на полу. Бездыханная лежала, — она плачем заходится. — Мальчишка рядом бродил, я же сто раз говорила, что видела его. Ненавидел он сестру, терпеть ее не мог, я еле дождалась, пока они с Женей уедут от меня. Противно рядом с выродком было находиться, так…