Твоими глазами

Возможно, кто-то сказал бы, что мы задремали. Возможно, какой-нибудь взрослый, посмотрев на нас, так бы и сказал.

Но нам так совсем не казалось.

Нам казалось, что мы вместе что-то построили.

Как будто мы проложили путь в сознание и прошли по этому пути так много раз, что нам уже не нужно было спать, чтобы попасть в сны.

Мы откинулись назад и позабыли обо всём.

Глядя на сиреневую ящерицу.

Она шевельнулась и стала расти. Её жёлтые глаза увеличились. Потом они слились и образовали тоннель.

И мы вместе вошли в этот тоннель.

Мы были совершенно спокойны.

У детей что-то необычное не вызывает беспокойства. Для них это нормально. Для детей мир всегда полон странностей.

Сквозь тоннель жёлтых глаз ящерицы мы попали в лес — в полной уверенности, что оттуда попадём в сон нашего конопатого бога, больного менингитом.

Ничего не получилось.

Всё оказалось иначе.

Мы попали на площадь в Кристиансхауне.

*

Эта площадь всем нам была хорошо знакома. Окна моей комнаты на пятом этаже в доме номер пятнадцать по улице, называвшейся «Набережная Нижнего города», выходили окнами прямо на неё.

Мы с Симоном почти каждый день ходили через эту площадь, когда мама забирала нас из детского сада, и мы отправлялись за покупками.

Сначала показалось, что всё происходит на самом деле и мы действительно стоим на площади.

Потом стало ясно, что это сон. Свет был желтее, чем обычно. Ещё казалось, будто кто-то прикрутил звук, ветерок почти не ощущался, ноги как-то беззвучно ступали по мостовой.

И люди, которые толпились на площади, нас не видели.

Значит, мы были внутри сна.

Мы только не знали, чей это сон. Впервые мы оказались во сне, не понимая, кому этот сон снится.

Нам не было страшно. Мы ведь были вместе, стояли, держась друг за друга.

Но мы совсем не ожидали увидеть такое.

Непривычно было ещё и то, что на площади полно людей. Гораздо больше, чем обычно в это время дня.

И людей, и машин было как в часы пик. Поток пешеходов, велосипедистов, мопедов и автомобилей — в этом не было ничего необычного.

Но поток этот почти не двигался.

В этом-то и была странность, и ещё в том, что все люди были чем-то напуганы. Это бросалось в глаза. Всем было страшно.

Картина была очень непривычной.

Очень редко бывает так, что людей в большом городе охватывает одно и то же чувство. Для большого города характерна скорее разобщённость. Отсутствие какого-то общего направления.

И ещё кое-что было непривычным. В толпе сновали мужчины и женщины с сумками, перекинутыми через плечо, и раздавали зелёные листки. Всем.

Взяв в руки эти листки, люди замирали на месте и начинали читать, сосредоточенно, испуганно.

Они замирали у телефонной будки, у гренландских монументов, на трамвайной остановке.

У вагончика, где продавали сосиски, какой-то человек только что взял из рук продавца свой хот-дог с сырым луком, над головой у него поднималось облачко пара. Он уже было поднёс хот-дог ко рту. Потом бросил взгляд на зелёный листок и замер.

Площадь постепенно тускнела. Она совсем поблёкла, потом стала расплываться — и вот уже совсем исчезла.

На мгновение закружилась голова, так мне это запомнилось. Краткое головокружение, а потом свет усилился, и мы оказались в комнате Лизы, в её дворце, свет лился в окна, на тарелке лежали крошки имбирного печенья, пахло зелёным чаем, а на полу играла Мария.

Мама Лизы постучала в дверь.

Она всегда предупреждала о своём приходе, всегда стучала перед тем, как войти. В нашей жизни никогда прежде не было ни одного взрослого, который стучался бы в дверь детской комнаты.

Но то, что она вообще к нам пришла, было совершенно необычно. Как правило, она нас не беспокоила.

Осторожно постучавшись, она вошла в комнату и внимательно огляделась по сторонам.

Казалось, она чем-то встревожена.

И тут, одновременно с ней, мы с Симоном кое-что увидели.

Мы увидели у Лизы в руках листок. Один из тех бумажных, зелёных, которые раздавали на площади в Кристиансхауне.

Текст был напечатан чёрным шрифтом.

Мы увидели верхнюю строчку, там было написано «Политикен», это был заголовок газеты «Политикен». Мы поняли, что зелёный листок — это что-то вроде газеты.

Лиза повернула листок так, чтобы мама могла прочитать.

Та внимательно просмотрела текст и застыла.

Атмосфера в комнате изменилась. Мария подняла на нас взгляд.

— Откуда вы взяли эту листовку? — спросила мама Лизы.

Мы молчали. Мы не знали, что ей ответить. Мы никогда прежде не слышали слова «листовка».

Так что мы ничего не ответили.

Какой-нибудь другой взрослый, наверное, принялся бы настаивать. Или бы отругал нас. Но не мама Лизы. Она просто смотрела на текст, напечатанный крупными буквами.

То, что она сказала потом, не было обращено к нам. Тон её был одновременно вопросительным, удивлённым и печальным:

— Двадцать второе октября. Это же только через три дня!

* * *

Прошло три дня.

То, что прошло именно три, мы поняли, вспомнив слова Лизиной мамы: «Это же только через три дня!»