Творческая эволюция

Таков будет предмет следующей главы. Но уже те факты, которые мы только что рассмотрели, могут подсказать нам идею связать жизнь либо с самим сознанием, либо с чем-то ему подобным.

Мы сказали, что на всем протяжении животного мира сознание предстает как бы пропорциональным широте выбора, которым обладает живое существо. Оно освещает зону возможностей, окружающую действие. Оно измеряет расстояние между тем, что совершается, и тем, что могло бы совершиться. Рассматривая извне, его можно бы было счесть простым помощником действия, светом, который зажигается действием, мгновенной искрой, вспыхивающей от соприкосновения между реальным действием и действиями возможными. Но нужно заметить, что все происходило бы точно так же, если бы сознание было не следствием, а причиной. Можно предположить, что даже у низших животных сознание в принципе может занимать огромное поле, но фактически оно как бы зажато в тиски:

всякий прогресс нервных центров, давая организму выбор между возрастающим числом действий, апеллирует к возможностям, способным окружать реальное, разжимает, таким образом, тиски, и предоставляет большую свободу сознанию. В этой гипотезе, равно как и в первой, сознание является орудием действия; но было бы правильнее сказать, что действие есть орудие сознания, ибо само усложнение действия и столкновение одного действия с другим являются для узника-сознания единственно возможным способом освобождения. Как сделать выбор между этими двумя гипотезами? Если бы была верна первая, сознание в каждое мгновение точно обрисовывало бы состояние мозга; существовал бы строгий параллелизм (в той мере, в какой он доступен пониманию) между психологическим состоянием и состоянием мозговым. Напротив, во второй гипотезе существует взаимоотношение и взаимная зависимость между мозгом и сознанием, но нет параллелизма:

чем больше будет усложняться мозг, увеличивая, таким образом, число возможных действий, между которыми организм имеет выбор, тем больше сознание будет выходить за пределы своего физического спутника. Так, воспоминание об одном и том же зрелище, при котором присутствовали человек и собака, вероятно, одинаковым образом изменит их мозг, если восприятие было одинаково; однако воспоминание у человека будет совершенно иным, чем у собаки. У собаки воспоминание останется пленником восприятия: оно пробудится только тогда, когда о нем напомнит аналогичное восприятие, воспроизводя то же зрелище; и проявится оно скорее в узнавании наличного восприятия, чем в истинном возрождении самого воспоминания, и это узнавание будет не столько мыслимым, сколько разыгрываемым. Человек, напротив, способен вызывать воспоминание по своей воле, в любой момент, независимо от наличного восприятия. Он не довольствуется тем, чтобы разыгрывать прошлую жизнь: он представляет ее себе, грезит о ней. Психологические различие между двумя воспоминаниями не может обусловливаться тем или иным частным различием между двумя мозговыми механизмами, ибо локальное изменение мозга, связанное с воспоминанием, в обоих случаях одно и то же; оно обусловлено различием между мозгом человека и мозгом собаки, взятыми в их целостности: более сложный из двух, заставляя соперничать между собою большее число механизмов, позволит сознанию освободиться от их узды и добиться независимости. То, что все происходит именно так, что из двух гипотез нужно выбирать вторую, мы пытались доказать в предыдущем труде путем исследования фактов, которые лучше всего освещают отношение между состоянием сознания и мозговым состоянием, фактов нормального и патологического узнавания, в частности, явлений афазии'. Но к этому же выводу можно прийти и путем рассуждения. Мы показали, на каком внутренне противоречивом постулате, на каком смешении двух несовместимых между собой видов символизма основана гипотеза эквивалентности между мозговым состоянием и состоянием психологическим.