Читаем Творческая личность художника полностью

Но можно с большой уверенностью предположить, что среди кинорежиссеров, которых «клеймит» сатирик, наверняка есть такие, кто создал художественные произведения, отмеченные высокой нравственностью. Означает ли это, что между моральным обликом художника-человека и нравственным смыслом создаваемых им произведений нет связи? Наука этика должна ответить на этот вопрос.

История мирового «высокого» искусства – псевдоискусства, будет ли это порнография, дешевый китч и т. п. – мы оставляем в стороне – свидетельствует: шедевры художественного творчества непременно содержат в себе мощный нравственный потенциал. Каждый великий художник мог бы вместе с Пушкиным гордо сказать, что он своим искусством вызывал «чувства добрые».

Л. Н. Толстой считал, что «искусство выражает те чувства, которые испытывает художник. Если чувства хорошие, высокие, то и искусство будет хорошее, высокое и наоборот. Если художник нравственный человек, то и искусство его будет нравственным, и наоборот»[5].

Если следовать логике великого писателя и знатока искусства, художник не безупречный в нравственном отношении не может создать высоко нравственное произведение.

Однако искусство и биографии многих великих художников вступают как будто в противоречие с этим выводом.

Одним из характерных проявлений нравственности человека является его отношение к женщине. М. Врубель в письме к брату пишет о том, что никто не воображал и не писал таких идеально чистых мадонн и святых, как Рафаэль и Дольче. Но при этом замечает, что они «были далеко не возвышенными любителями прекрасного пола..» [6].

По мнению А. Перрюшо, биографа и знатока творчества Тулуз-Лотрека, художник, изображая представителей древнейшей профессии, сумел сквозь «грязь» увидеть их «душевную чистоту»[7].

Но этому не мешало ему проводить много времени (а порою и жить) в публичных домах, занимаясь со своими моделями отнюдь не платонической любовью. И вообще, считает А. Перрюшо, Тулуз-Лотрек был «безразличен к вопросам морали»[8].

A. Модильяни, полагает его биограф В. Я. Виленкин, в жизни «умел» быть жестоким с женщинами, которые его беззаветно любили. Но в женских портретах он был «светлым поэтом юности с ее лирикой…»[9].

B. Вересаев, П. Губер («Донжуановский список Пушкина». Харьков, 1993) показали, что в жизни отношение великого поэта к женщине было далеко не всегда романтическим.

Широко известно, как Пушкин после интимной близости с А. Керн оставил в дневнике довольно циничную запись. Это возмутило Л. Толстого, ибо именно А. Керн поэт посвятил (после встречи в Тригорском) перл высоконравственной поэзии – «Я помню чудное мгновенье.».

Об этике художников в повседневной жизни говорит не только отношение к женщине. А. Шнитке, касаясь этого вопроса, указывает, что Вагнер любил роскошь и всю жизнь жил в невероятных долгах и был человек далеко не идеальный. И Брамс тоже не был идеальным. К Достоевскому, который по словам композитора, оказал на него наибольшее влияние, у него много претензий: он антисемит номер один и привержен к карточной игре[10].

Ф. Шаляпин был «скопидом»[11]. С. Есенин – скандалист и т. п.

Все, что упомянуто нами о «грехах» великих художников в повседневном поведении, сказано не для того, чтобы «ворошить грязное белье» и заглядывать в замочную скважину.

В. Маяковский любил повторять: я – поэт и этим интересен. И был не прав. Этическая сторона повседневной жизни художественных гениев интересует не только биографов и поклонников. Она представляет большой интерес для теории, в том числе для этики художественного творчества.

Каким образом неморальному (в том или ином отношении) в жизни художнику удается запечатлеть в своих произведениях «чувства добрые» и отразить высокоморальный образ автора – творца этого произведения? Вопреки мнению А. Шнитке, который негативно относится к любым «теоретическим обоснованиям», полагая, что их попросту нет, наука пытается ответить на этот вопрос, выдвигая разные гипотезы. Решение этой проблемы имеет не только «академический» интерес, но и важное практическое, педагогическое значение.

Поставленный вопрос сложен. И ответ на него, конечно, не сводится к таким простым «этическим» советам, как «не спать с актрисами».

Первое гипотетическое объяснение, которое как бы лежит на поверхности, состоит в следующем. Личность художника-человека и художника-творца – это разные личности. М. Бахтин утверждает, что чаще всего художник и человек «наивно, чаще всего механически соединены в одной личности…»[12].

По – видимому, такое «механическое» соединение морали человека и морали творца, имеет место, когда творческий акт совершается без вдохновенья, рассудочно, ремесленно. В сущности, он и не является творческим актом. Художник может «обозначить» моральное чувство, которое он как бы переживает. Эта неискренность, художественное «лицемерие» оборачивается «холодом» и не оказывает нравственного воздействия на зрителя, слушателя, читателя.

Совсем по-другому протекает подлинный творческий акт рождения произведения. Пушкин пишет в стихотворении «Поэт»:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Философия символических форм. Том 1. Язык
Философия символических форм. Том 1. Язык

Э. Кассирер (1874–1945) — немецкий философ — неокантианец. Его главным трудом стала «Философия символических форм» (1923–1929). Это выдающееся философское произведение представляет собой ряд взаимосвязанных исторических и систематических исследований, посвященных языку, мифу, религии и научному познанию, которые продолжают и развивают основные идеи предшествующих работ Кассирера. Общим понятием для него становится уже не «познание», а «дух», отождествляемый с «духовной культурой» и «культурой» в целом в противоположность «природе». Средство, с помощью которого происходит всякое оформление духа, Кассирер находит в знаке, символе, или «символической форме». В «символической функции», полагает Кассирер, открывается сама сущность человеческого сознания — его способность существовать через синтез противоположностей.Смысл исторического процесса Кассирер видит в «самоосвобождении человека», задачу же философии культуры — в выявлении инвариантных структур, остающихся неизменными в ходе исторического развития.

Эрнст Кассирер

Культурология / Философия / Образование и наука