Творческие работники

– У нас все настоящее, – маленький директор поджал губы и вдруг стал похож на раздраженного упыря. – Все настоящее. Без подделки! – тут он выразительно посмотрел на ведущего.

– Пресс-конференция окончена, – объявил ведущий.

Все с шумом тут же начали вставать. К дотошному подошел человек и что-то прошептал ему на ухо. Потом взял нежно за локоть и отвел в угол…

– Вы должны подчеркнуть новизну, нужность, важность, – сказал он, – и особо отметить, сколько впереди неиспользованных возможностей – и это все! Вы поняли меня? – спросил он ласково.

Дотошный с деланным высокомерием высвободил локоть, посмотрел презрительно и сказал:

– Понял.

– Вот так лучше, – равнодушно произнес человек и отошел.

Дотошный пожал плечами и с вызовом огляделся. Вокруг уже было пусто. Все ушли…

* * *

– Вы меня не понимаете, Аннушка, – задушевно, хорошо поставленным тенорком говорил маленький директор, и его пухлая ручка на мгновение коснулась ее руки.

– Эти деньги вы заработали. Вы стали известной актрисой. Разве вы не хотели поступить в театральный? – тут он отдернул ручку, таким яростным сине-зеленым огнем полыхнуло у нее в глазах.

– Вы подлые, гадкие люди… – худенькие плечики задрожали.

– Вам не нравится последняя сцена? Но ведь это блестящий конец! Эта сцена делает весь фильм! – толстячок закатил глаза в изнеможении от этой глупости и нежелания понять. – Для нас искусство должно быть превыше всего. А всякое искусство требует жертв!

– Это для вас сцена, – она говорила теперь сухо, яростно. – Сцена?! Он застрелился, а я, я… – она опять заплакала.

– Ну хорошо, хорошо, я не буду называть это сценой. Но зрителю ведь все равно было – это на самом деле или нет. Для него это гениальная игра. В этом все дело. Тонкий и незаметный переход к высшей форме искусства – к жизни.

Они неразрывны: искусство и жизнь. Ты глупенькая, – маленький директор неожиданно перешел на ты. – Ты у нас лучшая… актриса, в старом смысле этого слова, – поспешно добавил он.

– Но как, как вы посмели так нагло, бесцеремонно влезть в чужую жизнь?!.. Кто дал вам право?!

Тут директор строго поджал свои пухленькие губки и неожиданно внушительным, каким-то очень значительным и густым голосом стал ее отчитывать:

– Ты глупая, бестолковая девица! Кто вмешался в твою жизнь? Да через два часа уже все соседи, а на следующий день и все твои родственники, и знакомые – все знали бы о том, что было. Слухи – страшная штука. Через два дня весь город только и говорил бы о пикантной историйке. Как начальник уголовного отдела изнасиловал молоденькую племянницу своего ближайшего друга. О какой жизни ты говоришь? Вся наша жизнь, как на ладони. И величайших усилий стоит вот так, как мы это делаем, сохранить ее для искусства, а не пустить по ветру на бестолковое растерзание слухам. – Маленький директор совсем разобиделся. – Мы спасли твою личную жизнь в тот миг, как она засветилась на экранах. И вместо позора к тебе пришло любимое дело, к которому ты так стремилась, я же знаю, и деньги, разумеется. Дура ты! – пискнул он.

И эта неожиданная смена внушительного голоса на писк так же неожиданно, против воли рассмешила ее. Аннушка тут же спохватилась, но было поздно.

– Вот чек, бери и отдыхай, – маленький директор теперь выглядел совсем усталым, и сочувствие вдруг тронуло душу Аннушки. – Впереди у нас много… съемок…

Она машинально взяла чек.

Он ласково потрепал пухлой ручкой ее за плечо и выкатился колобком в дверь.

Аннушка подняла глаза. В окне стоял вечер. Она заглянула опасливо в его темные глаза и тихонько вздохнула…

Маленькая фигурка застыла на краешке большого дивана, и пустота раздвинула стены… Застыло в ней время, и только капли дождя неслышно темными блестящими струйками скользили по стеклам… Нет горя, нет радости… Кому не быть в раю – тому забвение. Вечный покой. И темный свет беззвучно растворялся в глубине, откуда лились неслышные слезы и струйками скользили по гладкой прохладной коже стекла… Забвение… Костер погас. Нет радости, и горя тоже нет…

И медленно, как на экране, уходит изображение. Теперь лишь в бесконечной дали парят диван, и комната, и худенькая фигурка, застывшая маленьким вопросом, на самом краешке… Вдали одинокая черная птица на восходе летит, летит и точкой пропадает, сливаясь с тем, что вокруг…

* * *

…Шел тихий дождь. Не барабанил, не кричал не метался, порывисто стуча каплями к кому надо и не надо. Лились безрадостные слезы, и никому нет дела. Так горько в темноте плачет ребенок о том, что не высказать никогда. Он с этим родился и умрет, и оттого он плачет. Нет никого, никто не замечает.

Зонты и зонтики, блестящие накидки, плащи шелестят, шуршат, мелькают под фонарями… Асфальт опять, как темная река горит огнями, весь в искрах отражений, и катятся, летят мокрые, желтые глаза… Все скользкое, лоснится и блестит. И повсюду темная глубина играет с огнями. Чуть душно. И в мокрой сырости такими острыми становятся запахи. Людей и мокрой шерсти…