Творения

Творения

К монаху Агафию

Отделение 1. Введение

Глава 1. Имея обычай, известный и тебе, досточестнейший Агафий, уклоняться по большей части от бесполезных сходбищ с людьми скучными и, когда нужда заставляет выходить из дому, проводить время в местах наиболее тихих, и вчера прохаживался я за городом. И вид рощи, и приятное пение стройно оглашающих ее птиц, и чистое веяние свежего ветра успокаивали меня, подобно зыбкой колыбели. В это время идешь ко мне ты, впрочем, нерешительно, уподобляясь человеку, который непрестанно то припадает на колено, то привстает. По задумчивости моей заключил ты, что мое уединение (в чем и действительная была правда) недаром.

«Этому безмолвию, — рассуждал ты, — непременно есть важная какая–нибудь причина; не бывает такого безмолвия без дела, если ум не приведен в самоуглубление чем–либо достойным размышления». Но, заметив, что подаю тебе знак и поджидаю тебя не без удовольствия, подходишь ты, приветствуешь меня, идешь со мною и спрашиваешь о причине моей задумчивости; потом, узнав, что занят и озабочен я исследованием вопроса, о котором пишу, берешь мою руку, подносишь к устам, целуешь и, улыбаясь весьма весело, говоришь мне: «А я вот принес тебе новую заботу: хочу указать предмет, который стоит, чтобы о нем написать, многим может принести пользу, многих от усилившейся ныне роскоши — обратить к жизни целомудренной».

Глава 2. Имея у себя достаточное по силам моим занятие — псалмы, по какой–то алчности не упускать случая о чем–либо писать не без заботливости спросил я у тебя, что же это за предмет? Что такое могло бы доставить пользу и нынешним, и будущим читателям? Широко раскинула повсюду всеуловляющие сети суетность, всех она захватила, всех даже и без сети держит в своей власти; как силки расставила кругом богатство, чины, господство, забавы, непристойные наслаждения; каждый остается в порабощении той страсти, к какой суетность нашла его наиболее склонным.

Она не только понуждает его услуживать чреву или другой какой телесной потребности, но заставляет еще сокровищницы свои наполнять неправедно приобретенным имуществом, приневоливает, когда другие истаивают от голода, тщательно сберегать худо накопленное, и сберегать, может быть, для тех, которые не употребят сего во благо; почему собирающий осужден будет на сугубое наказание, и как обижавший немощных, вместо того чтобы им помогать, и как отнятым у них приготовивший средство к распутной жизни тем, которые при умеренном достатке могли бы нередко прожить целомудренно. Ибо изобилие, возможностью тратить много увеличивая в человеке привязанность к наслаждениям непозволенным и постепенно доводя его до крайнего предела невоздержности, научает величаться делами непристойными.

Глава 3. Но ты стал с жаром описывать мне Перистерию, женщину, как гласит молва, знаменитую по сану, а как ты утверждал, еще более знаменитую по душевным добродетелям; и ты перечислял в ней множество высоких добрых качеств: ее воздержание, нищелюбие, непрестанное поучение в словесах Божиих, прилежную и умиленную молитву, щедрую расточительность имения на нуждающихся, целомудрие даже во взоре и в самом помышлении, почтительную попечительность о скончавшихся странниках и убогих, сострадательность ко всем, по какой бы то ни было причине бедствующим, уважение к богочестивым, заботливость о приявших на себя жизнь иноческую, общительность с ними в потребном для нужд телесных, чтобы и ей, хотя супружеское иго препятствует вместе с ними безмолвствовать и трудиться, участвовать, однако же, в жизни их, услуживая им в необходимом для жизни и тем как их освобождая от житейских попечений, так и себе уделяя часть их не развлекаемого ничем служения Богу. Пересказав же все это и еще большее, вслед за тем сообщил ты, что часто, по козням диавола, впадает она в искушения и скорби, давая чрез это разуметь, что подвигу ее есть сильный противоборник.

Глава 4. Сначала недоумевал я, действительно ли в нашем роде возможно произрастать такому насаждению, о каком сказываешь ты; у нас, говоря по сущей правде, вместо дерев садовых и плодовитых наполнено все бесплодным и диким лесом; и в нем растут и зеленеют новые ветви; он незыблемо стоит, держась глубоко пущенными в землю корнями, необъятно в ширину раскинул длинные сучья и, покрытый густыми листьями, дает такую тень, что лучу доброй мысли никак уже не согреть никогда глубину сердца, омраченную грехом, проникнувшим собою дела наши.

Потом, обдумав и признав излишним доведываться в точности, есть ли такой человек на земле или и нет подобного, с готовностью приступил я к сочинению, уверившись, что предмет полезен сам по себе, хотя бы и не нашлось никого, подтверждающего это своими делами. Ибо, когда слово в свою пользу имеет свидетельство в самом существе дела, тогда убеждает оно скоро, и слушателя к удостоверенью в доказываемом без всякого примера приводит истинность и основательность доказываемого, не давая возможности противоречить даже и крайне привыкшему к прекословиям.