Творения

4. Итак, нет никакого правильного образа жизни, нет никакого знания и закона о том, как следует правильно жить, кроме того, что пребывает в этой единственной, истинной и небесной мудрости, которая была неведома философам. 5. Ведь та земная мудрость, поскольку является ложной, оказывается различной и многообразной и противоречит сама себе. И как есть один Создатель и Управитель этого мира — Бог, [как есть] одна истина, так же необходимо, чтобы была одна и простая мудрость. Ибо все, что есть верного и доброго, не может быть совершенным, если не является единственным. 6. Ведь если бы философия могла организовывать жизнь, то никто не был бы добрым, кроме философов, а те люди, которые философию не изучали, всегда были бы злыми. 7. Поскольку же существовали и будут существовать такие люди, которые были и будут добрыми без всякого философского учения, а среди философов было весьма немного тех, кто совершил в жизни что-то достойное похвалы, кто же не увидит, что эти люди не являются учителями добродетели, которой были лишены? 8. Ведь если кто-то внимательно рассмотрит их нравы, то найдет этих философов вспыльчивыми, жадными, сладострастными, надменными, дерзкими, скрывающими пороки свои под маской мудрости, совершающими дома то, что сами они обличают в школах. 9. Возможно, я лгу ради того, чтобы порицать их. Но не то же ли самое признает и показывает Туллий? «Много ли, — говорит он, — ты найдешь философов, которые бы вели себя так, таковы были бы нравом и жизнью, как того требует разум? Кто учение свое считает не демонстрацией знания, а законом жизни? Кто владеет собой и подчиняется собственным установлениям? Некоторых из них можно видеть такими легкомысленными и хвастливыми, что лучше бы им было вовсе не учиться. Иные — рабы денег, многие — рабы славы, а еще больше рабов похоти, так что речи их расходятся с их жизнью».[331]10. Корнелий же Непот написал Цицерону следующее: «Я весьма далек от того, чтобы считать философию наставницей жизни и усовершенствовательницей счастливой жизни, чтобы думать, будто учителя жизни гораздо нужнее кому-то другому, нежели большинству из тех, кто обратились к философским рассуждениям. Ибо я вижу, что значительная часть тех, кто в школе весьма красноречиво наставляют в целомудрии и воздержании, живет в стяжании всевозможных страстей». 11. Тот же Сенека говорит в Увещеваниях-. «Большинство философов таковы, что, слушая, как они в словопрениях своих высказываются в отношении жадности, сладострастия, тщеславия, ты сочтешь, что они сами себе произносят приговор. Настолько заслуживают они тех слов осуждения, которые произносят публично. В них подобает видеть не иначе как таких врачей, чьи баночки с ядами имеют названия лекарств. 12. Их не удерживает даже бесчестье пороков, они даже приводят оправдания своим безобразиям, чтобы казалось, будто они грешат благочестиво». 13. «Мудрец, — говорит тот же Сенека, — дабы достичь большего, совершает даже то, что сам осуждает. Он оставляет добрые нравы, но подстраивается под ситуацию и использует для исполнения своих дел то же самое, что прочие для достижения славы и наслаждения». 14. Наконец, чуть позже: «Все, что совершают люди, жадные до наслаждений и невежды, совершает и мудрец, но не тем же способом и не с тем же намерением».[332] Но какая разница, с каким намерением ты совершаешь то, чего нельзя делать? 15. У Арис — типпа, руководителя киренаиков, была близость со знатной блудницей Лайдой. Это мерзкую гнусность тот учитель философии защищал тем, что говорил, будто между ним и прочими любовниками Лайды существенная разница: он сам-де пользуется Лайдой, а другие, напротив, Лайдой используются. 16. О славная и прикрытая добродетелью мудрость! Отдашь ли ты ему на воспитание детей, чтобы они узнали, как пользоваться блудницами? В том, говорил он, между ним и другими сладострастниками разница, что те растрачивали свое богатство, а он наслаждался безвозмездно. 17. В том, однако, блудница оказалась более мудрой, что использовала философа в качестве сводника таким образом, что к ней без какого-либо стыда приходил всякий юноша, следуя примеру и превратному авторитету учителя. 18. Какая же разница, с каким намерением философ посещал порочнейшую блудницу, если народ и его соперники видели в нем никуда не годного человека? 19. Однако мало ему было так жить, он принялся еще учить этому сладострастию, и нравы свои из публичного дома перенес в школу, уча, что телесное наслаждение является высшим благом. Это достойное проклятия и позорное учение родилось не в сердце философа, а в лоне блудницы. 20. Ведь что мне сказать о киниках, которые имели обыкновение совершать соития со своими женами публично? Что в этом удивительного, если даже имя и название свое они переняли от собак,[333] чью жизнь воспроизводили? 21. Никакого, стало быть, в этом учении нет наставления в добродетели, если даже те, кто наставляет в наилучших правилах, или вовсе не совершают того, чего советуют, или, если совершают, что случается редко, то благодаря не учению, а природе, которая даже неученых людей часто побуждает совершать правильные поступки.