Творения. Том 1

Но пусть всепоедающая печь скажет нам теперь, как стала она опять в сожительстве святых, как перешла с востока на север, ища себе такой жатвы, и не в земле Халдейской упиталась всем — паклей, серой, смолой и хворостом? Как из Вавилона, перенесшись в Севастию, возжгла ты светоч? Да, говорит она, в землю Ассирийскую была я водворена, за римские пределы, вдали от них, но услышала, что в земле северной найдены сорок глыб золота, и пришла разжечь и осветлить их, чтобы очищенными от примеси передать их Художнику. Ибо где оказывается Владычная работа, туда переношу силу своего дыхания. Бог обратил меня в рабочую храмину, чтобы отделять добрых от лукавых; я поставлена на мучение ненавидящим Бога, на досаждение не любящим Его; знаю святых, не знаю непотребных; гнушаюсь нечестивыми, люблю благочестивых; не сожигаю святых, как думают неразумные, не опаляю верных, как говорят Еллины. Два у меня огнища, две производятся работы — одна в смерть, другая — в жизнь. Бессильными оказались Ликиний и Навуходоносор с их служителями: один Седраха, Мисаха и Авденаго бросил живых с их тиарами на сожжение; другой препроводил ко мне святых совершенно сокрушенных и без одежд. Беззаконные мучители, продолжает печь, гадали, что мой огонь губителен для верных, и не рассудили, что тем и другим таинственно служу я как послушная раба. Которых приняла живыми, тех и отпускаю живыми, а которых взяла умершими, тех сожигаю в жизнь; и у первых не очернила святые тела, и у последних не умалила честные останки; и первые не делали возлияний золотому образу, и последние — изваяниям бесчестных идолов; первых огонь просветлил как росу, и последних сделал светлым речным потоком. Там, приняв в себя троих, извела я четырех, чтобы сочетавали собою десятерицы сих четыредесяти и за долгое время тайноводствовали четырех предводителей четверной десятерицы. Сие же прообразовала силою Того, Который соприсутствовал с Азарием и другими отроками, и Который есть истинный Бог, рекший у пророков: если в огне станешь, пламень не опалит тебе (Ис. 43:2).

Видишь, какое соревнование открыто нам воспоминанием прекрасного мужества доблестных подвижников. Желал бы ещё распространить слово, чтобы изучить образ благочестия. Как четыредесять было их числом, и все, мужественные и неодолимые, имели воинские знаки, так и внутренность сердца своего они явственно увенчали крестоносной печатью. Что ж, если телом и предстояли они царю тленному, зато духом служили Нетленному, и все, служа под знаменем мучителя, носили в душах знаменоносный образ Креста. Мрак страшного злочестия не силен был затмить любви к прекрасному благочестию; её не истребили ни лесть мирного нрава, ни ненависть; мгла идолослужения не угасила этого светильника боговедения; страх, внушаемый военачальниками, не сокрушил ни ревности, ни усердия небошественных. Ни заблуждение не возмутило борьбу добродетели, ни самое ратоборство — истинную молитву. Невидимо на земле сами в себе возрастали они в меру свою. Внешне опоясывались щитом и броней, а внутренно были вооружены верой в Троицу; на тело свое возлагали колчан, а в душе имели премудрость; наружно носили в руках лук, стрелы и копья, а внутренно возносили славу и честь Богу, ибо сказано: явленная сынам человеческим тайная Господеви Богу нашему (Втор. 29:29); на внешнего человека налагали видимый меч, а на внутреннего — меч Духа Святого: один отражал чувственного варвара, другой низлагал мысленного мучителя; один боролся с противником, другой с началами и властями; один поражал выю неприятелю, другой отсекал главу лукавому; один побивал вражеские засады, другой предусматривал хитрость велиара; один низлагал кичливость грабителей, другой попирал полчища бесов. Посему новое и необычайное представилось зрелище — в одной борьбе двоякая доблесть. А сие, конечно, ясным образом открывает и подтверждает, что они были крепки и непобедимы в бранях; не говорю — во брани, как бы в одной битве, — потому что у них была двоякая борьба и двоякая брань; потому, одержав победу в той и другой брани, украсились они венцом правды.