Творения, том 2, книга 2

Одного искал он – спасения слушавших и видевших. Поэтому-то именно он то превозносит закон, то отвергает его, так как он был неодинаков и разнообразен не только в делах, но и словах, – не переменяя мысли и не делаясь то тем, то другим, но оставаясь тем, чем был, и приспособляя каждое слово свое к данным обстоятельствам. Не порицай же его за это, а напротив за это самое особенно прославляй его и увенчай. Так и врача, когда видишь, как он то прижигает, то делает припарки, то употребляет железо, то лекарство, иногда лишает пищи и питья, а иногда дозволяет больному вполне насыщаться ими, иногда окутывает его со всех сторон, а иногда приказывает этому же самому больному, когда он согрелся, выпить целый сосуд холодной воды, – ты не будешь осуждать за разнообразие и постоянную перемену средств, напротив, тогда-то особенно и будешь хвалить искусство, видя, как то самое, что нам кажется противным и вредным, он употребляет с уверенностью и предлагает безопасно. Так действует человек искусный. Если же мы одобряем врача за его противоположные действия, то гораздо более должно прославлять душу Павла, которая так приспособлялась к страждущим, потому что страждущие душой не меньше больных телом нуждаются в искусстве и разнообразных пособиях, и если прямо приступить к ним, то потеряется всякая надежда на их спасение. И что удивительного, если так поступают люди, когда Бог всемогущий употребляет такой же способ врачевания и не всегда прямо беседует с нами? Так как Он желает, чтобы мы были добрыми по своей воле, а не по принуждению и насилию, то нужно было и для Него разнообразие действий, не по Его бессилию, – да не будет, – а по нашей немощи. Для Него достаточно только сделать мановение, или – вернее – только захотеть, чтобы сделать все, чего Он ни захочет; а мы, однажды сделавшись властными над самими собой, не соглашаемся во всем покоряться Ему. Таким образом, если бы Он стал влечь нас против воли, то отнял бы то, что Сам даровал, т. е. свободу произволения. Посему, чтобы этого не случилось, необходимы для Него многие способы действования. Это сказано нами не просто, а в виду разнообразных и мудрых действий блаженного Павла. Так, когда ты видишь его избегающим опасностей, то удивляйся ему столько же, сколько и тогда, когда видишь его идущим на них; как последнее – знак его мужества, так первое – мудрости. Когда видишь его говорящим о себе высоко, удивляйся столько же, сколько и тогда, когда видишь его уничижающим себя; как последнее – знак смиренномудрия, так первое – великодушия. Когда видишь его хвалящимся, удивляйся столько же, сколько и тогда, когда видишь его отвергающим от себя похвалу; последнее – знак нрава негордого, а первое – любвеобильного и человеколюбивого, потому что он поступал так, устрояя спасение многих, почему и говорил: "Если мы выходим из себя, то для Бога; если же скромны, то для вас" (2Кор.5:13). Подлинно, никто другой не имел столько поводов к гордости, и однако никто другой не был так чист от надменности. Посмотри: "знание надмевает" (1Кор.8:1), и это все мы можем сказать вместе с Павлом. И в нем было столько разума, сколько ни в ком из людей, когда-либо существовавших, однако он не превозносится им, но и в этом самом уничижает себя. Так он говорит: "отчасти знаем, и отчасти пророчествуем" (1Кор.13:9); и еще: "Братия, я не почитаю себя достигшим" (Флп.3:13); и еще: "Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает" (1Кор.8:2). Пост также надмевает; это показывает фарисей, который говорил: "пощусь два раза в неделю" (Лк.18:12). А Павел не только постясь, но и претерпевая голод, называл себя извергом (1Кор.15:8). Что говорить о посте и разуме, когда у него были такие и столь частые беседы с Богом, каких не имел никто ни из пророков, ни из апостолов, и однако поэтому он смирялся еще более? Не говори мне о беседах написанных, – о большей части их он умолчал: не о всех сказал, чтобы не приписать самому себе великой славы, и не о всех умолчал, чтобы не разверзлись уста лжеапостолов. Ничего не делал он спроста, но все по справедливой и основательной причине, и с такой мудростью совершал противоположные дела, что во всем оказывается достойным одинаковых похвал. Говоря это, вот что я разумею: великое благо – не говорить о себе ничего великого; но Павел делал и это так благовременно, что заслуживает похвал больше тогда, когда сказал, нежели когда бы молчал, и если бы он не сделал этого, то заслуживал бы осуждения больше. нежели те, которые безвременно хвалят себя, потому что, если бы он не хвалился, то погубил бы и предал все, и возвысил бы дела врагов. Так он умел всегда пользоваться временем, делать и запрещенное с правой мыслью и с такой пользой, что заслуживает за это похвалы не меньше, чем и за исполнение предписанного. Подлинно, Павел, хвалясь, заслужил больше одобрения, нежели иной – скрывая свои добрые дела, так как никто из скрывавших свои дела не совершил столько добрых дел, сколько он, говоривший о своих. И то здесь еще удивительнее, что он не только говорил о них, но и говорил столько, сколько было нужно. Когда обстоятельства предоставляли ему великую свободу говорить о себе, он не полъзовался ей неумеренно, а знал, до какого предела нужно было дойти. И этим он не ограничился., но чтобы не соблазнить других и не расположить их к самохвальству, он называет себя за то безумным, потому что сам делал это по требованию нужды. Могло случиться, что другие, взирая на него, стали бы понапрасну и неразумно пользоваться его примером, – как бывает часто с врачами, когда один благовременно употребляет какое-нибудь лекарство, а другой, употребляя то же безвременно, причиняет вред, и отнимает силу у лекарства. Чтобы не случилось этого и здесь, смотри, какую употребляет он предосторожность, намереваясь хвалить себя: он не однажды и не дважды, но многократно уклоняется: "О, если бы вы, говорит, несколько были снисходительны к моему неразумию!" (2Кор.11:1); и еще: "что скажу, то скажу не в Господе, но как бы в неразумии: А если кто смеет [хвалиться] чем-либо, то (скажу по неразумию) смею и я" (2Кор.11:17,21). Сказав это, он не ограничился тем, но, намереваясь опять приступить к похвалам (себе), скрывает себя и говорит: "знаю человека", и еще: "Таким могу хвалиться; собою же не похвалюсь" (2Кор.12:2,5), и после всего этого: "я дошел, говорит, до неразумия; вы меня принудили" (2Кор.12:11). Итак, кто столь безрассуден и крайне бесчувствен, что видя, как этот святой, даже при требовании такой необходимости, медлит и уклоняется говорить о себе что-нибудь великое, – подобно коню, который, подбегая к оврагу, постоянно отскакивает назад, – хотя бы и намереваясь совершить великое дело, не станет всеми силами избегать похвалы себе и только по требованию обстоятельств прибегнет к этому? Хочешь ли, я представлю тебе в нем нечто и другое подобное? Поистине, удивительно и то, что он не считал достаточным свидетельства совести, но и нас учил, как должен каждый приступать к этому, не сам только оправдываясь требованием обстоятельств, но и других научая – не избегать похвалы в случае нужды, а с другой стороны не прибегать к ней безвременно. В самом деле, теми словами, которые он сказал, он как бы выразил следующее: великое зло говорить о себе что-нибудь великое и дивное; признак крайнего безумия, возлюбленный, величать себя похвалами без всякой нужды и нужды настоятельной; это не значит говорить по Господу, а больше служит знаком глупости и лишает нас всякой награды за многие подвиги и труды. Все это и больше того Павел говорил всем, когда оправдывался (в похвалах себе) и в случае необходимости. Но еще важнее то, что он, и в случае необходимости, не все высказывал, но умалчивал о большем и важнейшем. "ибо я приду", - говорил он, - "к видениям и откровениям Господним; но я удерживаюсь, чтобы кто не подумал о мне более, нежели сколько во мне видит или слышит от меня" (2Кор.12:1,6). Этими словами он научает всех, чтобы мы, даже в случае необходимости, высказывали не все, что сознаем за собой, а только то, что полезно для слушателей.