Творимая легенда

– Если бы я жила в средние века, – сказала она, – я бы летала на шабаш каждую ночь и во всякую погоду. А днем, молодая и прекрасная колдунья, я бы шла босая по болотным топким тропам собирать чародейные тайные травы. Накликав на страну мою дождь, я шла бы на высокий холм и там кружилась бы в неистовой пляске. И жгли бы меня потом на костре, а я бы выла от нестерпимой боли и смеялась бы. А теперь кто заплетет, кто поведет чародейные хороводы?

– У тебя начинается лихорадка, – сказал Танкред.

Он поднял ее на руки, и понес, и целовал, обнимая.

Вдруг, в блеске, вскрикнула испуганная чем-то Ортруда.

Недалеко от Северной башни находилась в королевском замке квартира гофмаршала Нерита. Его сын, Астольф, в эту ночь долго не мог заснуть. Долго вертелся он на своей постели. Сладкая истома мучила его. Мечталось Астольфу прекрасное лицо королевы Ортруды и знойно-ласковая улыбка на нем. Мечтались ему ее обнаженные ноги, лобзаемые лазурною синевою тихих волн. Их легкий загар рождал в душе его стыдливые соблазны. Метался Астольф на душной постели, и уже не раз с уст его срывался невольно легкий стон, и уже не раз быстрые слезы струились по его щекам.

Уже несколько ночей подряд переживал он эти томления. Почему-то вспоминалась ему старая легенда о белом короле. Почти бессознательная хитрость подсказала ему, что если кто-нибудь и увидит, как он пробирается по коридорам к дверям королевской опочивальни бросить взгляд, – один только взгляд, – на спящую Ортруду, то его примут за призрак белого короля и не задержат. И вот, томимый странною тоскою нежных предчувствий, уже не первый раз вставал он в эти знойные ночи с постели и тихо прокрадывался к ее дверям. Но открыть дверь еще ни разу не осмелился и только к ее дыханию прислушивался или к тихому звуку ее речей, когда она разговаривала с Танкредом.

Сегодня Астольф долго ждал, когда в их квартире затихнут шаги и голоса и заснет отец. Уже когда дрожали зыбко в его окне бешеные перемигивания молний, он встал, набросил на себя легкий плащ и тихо вышел в коридор. С бешеным свистом сквозь разбитое стекло окна метнулся ему навстречу холодный вихрь. И холод плит под ногами, и блистание огненных змей, и непрерывное грохотание громов, и шум ветра и волн, – и так трудно идти навстречу этой стихийной злости! Но Астольф, не останавливаясь, пробегал коридор за коридором.

Вдруг близко от себя он услышал шаги, голоса, – Ортрудин голос. Все ближе. Молния вспыхнула. Танкред несет Ортруду. Ревнивою злостью зажглись глаза Астольфа. Ее лицо. Ресницы длинные приподняты, и взор ее на нем, и в глазах ее испуг. Вскрикнула. Он испугал ее!

Астольф бросился бежать.

В глазах Ортруды мгновенно мелькнуло смуглое лицо, жгучие очи. Над многоголосым шумом бури вспыхнул алым, острым лучом яркий вопль Ортруды.

– Что с тобою, Ортруда? – спросил тревожно Танкред.

Опять блеск молнии. Где же он? Исчез бледный призрак с пламенными глазами. Ортруда шептала:

– Белый король стоял передо мною. Лицо его было бледно, и глаза его сверкали черными огнями.

– Что ты говоришь, Ортруда! Ты совсем простужена. У тебя начинаются галлюцинации.

– Нет, милый Танкред, – отвечала спокойно Ортруда, – я видела его ясно. Он стоял здесь, у стены, против меня, и шептал мне что-то.

– Ты больна, Ортруда, – говорил Танкред.

Быстро внес ее в спальню. Позвонил.

– Не беспокой врача, Танкред, – сказала Ортруда. – Я ничуть не больна. А белый призрак… что ж! при блеске молний, может быть, мне только показалось, что стоит кто-то. Мы, женщины, так суеверны, так боязливы.

Глава сорок первая

Утро после бури взошло над Островами безмятежно ясное, тихое. Истощив свою внезапную ярость, природа опять улыбалась светло и невинно, как будто бы не было погибших в море людей, она ликовала, сияла, пела неисчислимыми множествами голосов и шумов. Пряные благоухания снова лились в широко открытые окна кабинета, где королева Ортруда занималась делами правления. В благоуханиях яркой радости казались забытыми навсегда гневный гром и яростные блистания полуночной бури.

В кабинете королевы Ортруды было светло, бело, просторно. Королева Ортруда не очень внимательно слушала, что говорил ей первый министр, Виктор Лорена. Да и что бы она могла сказать или сделать вопреки? Ведь она же доверяла этому Правительству, как доверяла бы и всякому другому, и называла его своим, как назвала бы и всякое другое.

Почти бессознательно выражая привычными словами свое согласие со всеми предложениями министра, почти машинально подписывая те бумаги, которые по закону требовали королевской подписи, Ортруда думала о своем. С напряжением, почти мучительным, стралась она что-то припомнить. Лицо, которое вчера на краткий миг вспыхнуло перед нею в фосфорическом блистании молнии, припоминалось ей. Знакомые черты мгновенного видения то отчетливо, но разрозненно вставали перед ее полузакрытыми глазами, то убегали в зыбкую мглу неопределенных очертаний. И наконец слились в один ясный образ.