Творцы будущих знаков

Нелюдим, смехотвор и затворник,
зарывшись в древние книги,
не выезжая из комнаты,
в халате,
лежа на кушетке,
пивными дрожжами,
острым проскоком
обогнал всех путешественников:
вскрыл в России преисподню.

Мокроворона,

штафирка,
хламидник и щеголь,
с казаками Бульбы,
с разгульною вольницей
свершил два бедовых похода,
жег королевскую шляхту,
рубал кольцеусых панов.

Первач-подвижник

под видом лежебоки,
лесобровым Днепром,
бумерангом букв
с высоким спокойствием,
Пифагор гиперболы,
Эдисон снов!
СВЕТОНОС! —

взял

планету
на испуг!

1942–1943

Безумие игроков

От мокропогоды
скрываюсь в старой трущобе
духана, в подвалах вина.
Отсюда, сквозь горящую дымовину
кристаллы Эльбруса, —
надежда яснейшая вдвойне мне видна!

Я знаю:

здесь, в тяжелом сундуке,
зарыты чьи-то кружева и руки,
и молят о пощаде в кабаке.
Но пьяные картежники сидят на них,
к стенаньям глухи,
у каждого четыре короля
зажаты в кулаке.

И я стучу о стенку кирпичом,

людей зову
с оружьями и вилами,
чтобы сундук предстал
пред нами нагишом,
чтоб вырыли из душегубища безвинную!

Спасите всех,

спасите свет
во имя жизни ранней,
во имя мощных глаз
и атомов каскадного сверканья!

1950–1953

Американская гримаса

Не страшно разве?
На фоне труб и небоскребов
Как будто завтрак подан —
Больное сердце
В красной вазе.

14/VI — 1952

Встреча

Я пока еще не статуя Аполлона,
не куцая урна из крематория,
Я могу еще выпить стакан самогона,
закусить в буфете ножкой Бетховена, ступней Командора.

Я не хочу встречаться с тобой совсем трезвый,

преподносить выглаженные в линейку стишонки,
я желаю,
чтоб нам завидовали даже ирокезы
и грызли с досады
свои трубки и свои печенки!..

Нас на вокзале приветствует свежий дождь —

широкие, глазастые дружбы потоки!
Лучшего
и через сто лет не найдешь.
Об этом вспомнят, вздыхая,
в городах, в музеях
наши потомки.

Так быть верным, до реквиема,

богу искусства,
у головокружительного барьера
твоих глаз,
с размаху не поддаться страшному искусу
в сотый и тысячный раз,

задержаться на самом краю пропасти

и схватить себя за рукава:
— Эй! Остановите эти кости!
Они хотят, напялив цилиндр,
всю ночь плясать канкан!..

Неприступно

и вечно сияй,
песни высокой
снежный Синай!

Свет сугробами на горе

наперекор хмурым химерам
гордякам, изуверам
НЕ ПЕРЕСТАНЕТ ГОРЕТЬ!

1950–1953

Дополнения

Михаил Ларионов (1881–1964) *

Входя в перипетии раннего, российского периода жизни Михаила Ларионова, мы словно оказываемся среди пылающих углей неистовой самоотдачи его творческого дарования, — всеохватно-феерический и необузданный, — просто: огонь во плоти! — ничем неостановимый генератор новых идей и стилей, — кто, в эпоху нашего классического авангарда, был равен ему «русско-первобытной» мощью? Пожалуй, только Давид Бурлюк, которого, в 1921 году, — как раз с «ларионовской» силой, — живописал Велимир Хлебников.